18+
Вписали в контекст
Вчерашнее заседание было особенным. Не только потому, что в одном зале собрали всех фигурантов со сворой свидетелей, адвокатов и поручителей, но и потому, что впервые простым смертным не разрешили даже переступить порог здания — пускали только участников. Таким образом значительная часть общественности была лишена удовольствия изгибать шею, складывать уши трубочкой и жадно ловить каждый всплеск белого шума из коридорного телевизора для трансляций. Непонятно, почему было принято такое решение. На первом суде по мере пресечения здесь же была куда более внушительная толпа, и при этом любой желающий мог войти внутрь, попотеть, повслушиваться, потолкаться в коридоре с Ириной Прохоровой и Анной Наринской. А теперь — нет, и все тут.
Конечно, можно быть прытким. Так, я собственными глазами видел как угреватый молодой человек вроде меня твердым голосом сообщил полицейским, что он сам — силовик и прямо сейчас находится на задании, уверенно открыл дверь и зашел в здание. Меня это просто взбесило! Спрашиваю у этих недотеп: «А у вас нет такого чувства, что вам сейчас сказали неправду? Что этот человек не тот, за кого себя выдает?» Менты насупились:
— А сам-то ты кто?
— Журналист.
— Что-то не похож ты на журналиста.
— А на кого я похож?
— На ботаника!
Но все-таки они осознали свою ошибку и отправились в помещение ловить ловкого малого. Я же отошел на периферию, чтобы меня не побили.
По периферии от заседания к заседанию ходит кругами одинокий Александр Будберг, такой уж у него стиль. Общаться с прессой, конечно, не хочет. А вот, прямо на широченном тротуаре, в самой гуще городского спектакля — партнер «Стрелки» Григорий Ревзин. Он тоже не расположен к общению. Ну правда, о чем говорить, когда уже все тысячу раз сказано. Открытой, инновационной, гуманистической России нужны широкие тротуары и «Гоголь-центр», а судья Карпов — совсем не нужен.
Подъехали Полина Немировская с Люсей Штейн, привезли портреты репрессированных интеллектуалов и раздают всем желающим: вот, пожалуйста, выбирайте: Хармс, Бродский, Михоэлс, Мейерхольд. Девушки просто вечером думали-думали, что бы такое сотворить, и в итоге придумали «вписать Серебренникова в контекст». Портреты разбирают не очень охотно, но небольшая группка манифестантов все-таки берет постеры и выстраивается полукругом. Запыхавшемуся Льву Рубинштейну тоже дали портрет Шаламова, но он долго стоять не мог — очень торопился. Сфотографировался и убежал.
Типология культурных людей
Мне хотелось узнать что-нибудь новое про допросы, на которые, как известно, таскают всех бывших и актуальных коллег Серебренникова от артистов до билетеров. Подошел с этим к стайке девочек из Гоголь-School (это такая образовательная институция при театре, можно даже без базового образования учиться). Они сказали, что сами на допросы не ходят, а те, кто ходит, подробно рассказывают о содержании бесед в Facebook.
Ну, мне такое не попадалось.
Решил получить знание из первых рук и выделил в толпе группу наиболее нарядных молодых людей. Конечно же, они сказали, что рассказывать о допросах не могут в связи с обязательствами о неразглашении, и сразу же рассосались.
У актеров вообще какие-то свои приколы. Им, например, очень нравится критик Николай Берман. Едва его завидев, они начинают обмениваться восхищенными репликами, подбрасывать в воздух головные уборы: «О, это же Николай Берман! Как красиво он входит в Басманный суд! Он переступает его порог так, как будто это порог «Газгольдера».
Подхожу к довольно известному театральному критику Алене Карась.
— Простите меня, пожалуйста, я забыл, как вас зовут, но вы ведь известный театральный критик…
— Нет, я вовсе не известный театральный критик, я не Марина Давыдова!
Тем временем в зале заседаний адвокат возмущается, отчего русской шестидесятилетней женщине Масляевой сидеть за решеткой нельзя, а еврейскому шестидесятилетнему мужчине Малобродскому можно. К делу приобщили протоколы допросов свидетеля Синельникова. Синельников — это такой бизнесмен, который говорит, что черная касса была, что ею распоряжался Серебренников лично, и что тому же Малобродскому помощью этой черной кассы обеспечили зарплату 200 тысяч рублей в месяц, а вовсе не 30 тысяч, как требовал закон.
Некоторых раздражает, что их не пустили внутрь. Женщины бесконечно виснут на полицейских, садятся им на уши, заводят самые идиотские разговоры из возможных. Одна строит гипотезы: «А что если у человека понос? Что, тоже не пустите? Вот идешь ты мимо Басманного суда, и у тебя понос, нормально, да?» Другая допытывается у полицейского, знает ли он, как зовут Серебренникова. Тот сначала идиотничает, а потом признается: да, есть грех, знает, что Серебренникова зовут Кирилл.
Вообще, гуляющих горожан можно разделить на три типа. Первый тип — актеры «Гоголь-центра», то есть самые красивые и надменные из людей. Они одеты в максимально дорогое платье и постоянно целуют друг друга. Второй тип — это просто театральные люди: критики, кураторы, художники, различные менеджеры культуры. Это уже более размеренные, дискурсивные люди, от них исходит меньше флюидов власти. Третий тип — совсем не красивые люди, то есть студенты и политические активисты.
Да-да, как ни странно, на суды по Серебренникову ходит довольно много обычных политизированных москвичей, которых раздражает тирания. Это могут быть школьники Навального или возрастные люди системы «марш несогласных», но никто из них очевидным образом не относится к страте культурных людей, не вовлечен в их социальные сети, не практикует престижное культурное потребление и не имеет оснований воспринимать Серебренникова как своего.
Да что там, я обошел «необычного математика», «молодого бизнесмена» и какого-то детдомовца из Челябинска — никто из них вообще не видел ни одного спектакля «Гоголь-центра». Эти люди просто пришли поддержать очередную жертву путинизма, вполне в духе общегражданского протеста.
Внутренняя полиция
Впрочем, в театральной среде к чужим относятся крайне настороженно. Так, часу на четвертом стояния за правду меня попытались уличить в том, что трусь тут везде с диктофоном. Я чуть не расплакался. «Диктофон выключен, посмотрите!» — я показал мужчине экран мобильного телефона. Вот ведь странно, полицейские считают меня лошком-ботаником, а театральные люди — опасным и юрким парнем.
Заседание все никак не закончится. Люди разбредаются. Остается разве что муниципальный депутат Максим Мотин из Печатников в окружении восторженных студенток. Они стоят кружком, рассказывают друг другу истории и хохочут. «Я решила провести ресерч, послушала Скриптонита, Фараона, Хаски и...Окси. О, Окси! Как же он меня перелопатил! Он как будто открыл мне грудь и поместил туда солнце! Окси! Я так долго думала о нем! И вообще так много думала-думала-думала. И я поняла, что Окси — очень тонкий и образованный человек. А потом узнала, что он ведь действительно окончил Оксфорд!» — говорит одна. Другая рассказывает о своей работе с куратором и галеристом Михаилом Овчаренко. Мотин показывает ей в мобильном картины, которые его друзья — политические эмигранты забыли в России и теперь не знают, стоит ли возвращаться и забирать. Мундеп ждет от искусствоведа экспертной оценки, но у девушки еще недостаточно опыта, чтобы определить все на глаз. А вот и повод обменяться телефонами!
Пока я наблюдаю за Мотиным и его студентками, меня атакует группа художницы Веры Мартыновой (бывший арт-директор «Гоголь-центра»). Они тоже считают, что я выгляжу странно и веду себя подозрительно. Далее группы Мартыновой и Мотина объединяются и начинают танцевать танец Медведева.
Ну и еще одинокий оппозиционный студент, отрекомендовавшийся «необычным математиком» продолжает курсировать по тротуару в потемках. Люди расходятся.
Одетый полицейский переговаривается с полицейским в гражданских вещах:
— Ну как они, нормально, никого не пришлось задерживать?
— Да вообще без проблем!
— Ну я и говорю, если плакаты или выкрикивают, или перекрывают чего, тогда — да, а это — интеллигенция, они беспорядков не устроят. С ними по-доброму можно.
Муниципальный депутат помахал рукой, прихватил студенток и двинулся вверх по Каланчевской. Мартынова тоже куда-то ушла. Тем временем на задний дворик вывели Серебренникова, он сделал пару кругов и вернулся в здание. В общем, образовался штиль.
А часа через два — новая волна. К оглашению вердикта актеры из окрестных заведений опять стали сползаться на пятачок. Филипп Авдеев, Никита Кукушкин, Мария Поезжаева, мужчина, огромный, как медведь, другой, похожий на Аркадия Бабченко — в общем, десятки разнообразных артистов. У них еще было много пластиковых бутылок и стаканчиков с кофе. А я догадался, что там на самом деле был алкоголь. Вот как придумали! Наливаешь водку или коньяк в пластиковые бутылки, в стаканчики старбаксовские — и можешь спокойно пить, прямо на широком тротуаре.
Наконец судья Карпов принял решение оставить все как есть, и актеры начали выстраиваться шеренгой, чтобы показать себя мастеру, когда он будет выезжать из суда на ФСИНовском авто. Тот мужчина, что уличил меня в использовании диктофона, идет вдоль рядов и обращается ко всем собравшимся: «Ребята, пожалуйста, не хлопайте! Не кричите! Не скандируйте! Никак не выражайте свои эмоции! Иначе это получится несанкционированный митинг и могут задержать!».
К нему подходит тот полицейский, который сначала был без формы, а теперь оделся:
— Какой же вы молодец! — говорит он. — Как же здорово, что вы догадались выступить с обращением! Ведь хлопки и крики — это действительно было бы нарушение режима тишины! Москвичи бы расстроились. Еще раз большое вам спасибо! Вот сразу видно, интеллигентные люди.
— Ну, я могу обращаться только к своей группе, вот за них я отвечаю (мужчина оказался каким-то лидером собравшихся).
— А можете еще вон тем сказать? — просит полицейский, указывая на другой конец шеренги. — Вы за них тоже отвечаете?
Наконец все успокоились и затаились как мышки. ФСИНовская машина выехала из ворот и быстро растворилась в ночи. Ну а театралы ей тогда просто руками помахали, без звука.
