18+
Сколько же всего, оказывается, связывает российских музыкантов с прожженными западными рокерами. Даже основатель группы «На-На» Бари Алибасов – и тот когда-то зависал на их идеях равенства и братства и жестко страдал за свои увлечения. «Шторм» решил выяснить, как группа AC/DC, которая сегодня потеряла одного из своих создателей Джорджа Янга, повлияла на творчество Алибасова.
– Бари Каримович, неужели Вы тоже когда-то слушали рок?
– Естественно! Это была эпоха, когда рок-музыка считалась своеобразным символом протеста, я бы даже сказал, отражением противостояния коммунизма и империализма, а борьба с ней была настолько беспощадной, что сегодня это кажется сумасшествием. Например, мой друг Майдан – кстати, это типично азиатское имя – получил два года тюрьмы лишь за то, что приобрел пластинку Майкла Джексона. Кроме того, мою группу «Интеграл» постоянно подвергали каким-то разборам на худсоветах. Сколько их было за тридцать лет существования коллектива, даже уже не припомню: я насчитал штук тридцать и сбился.
– То есть Вы тоже страдали за свою любовь к этой музыке?
– Не просто страдал – бывало, что лишался работы. Например, когда я пел в Саратовской филармонии, за пристрастие к року меня понизили в должности с артиста до рабочего сцены. Тогда ведь как считалось: если ты это делаешь – значит предатель родины. Тем не менее «Интегралу» все же удавалось ездить с программой, в которой большая часть произведений была именно в этом жанре.
– Если говорить конкретно про AC/DC, что Вам дала эта музыка?
– Она была политична и социальна, а значит, по сути, своеобразной лакмусовой бумажкой отношения молодежи к политике страны. Конечно, сегодня, когда я слушаю записи этого коллектива, они уже кажутся мне примитивными, но тогда это был напор мощнейшей энергии. Настолько мощной, что коммунизм не смог ей противостоять и умер, о чем я в некоторой степени даже жалею, хотя мы от него немало пострадали.
– Какие вещи этой группы Вам нравились больше всего?
– Помню, что у них был какой-то суперпопулярный медляк, от которого все сходили с ума, ну, и еще пара вещей – жестких и крутых. Конечно, это были не Pink Floyd и не Led Zeppelin, но за AC/DC было интересно наблюдать с точки зрения сценографии. В этом смысле я даже на них ориентировался, став основателем шоу-движения в России. Однако в плане творчества они были все же не для хиппи, а для более жесткой молодежи.
– А Вы, наверное, были хиппи?
– И еще каким! Из тех, кто готов преодолевать тысячи километров ради того, чтобы просто посидеть со своими единомышленниками под моросящим дождем.
Дело в том, что все хиппи каждое лето собирались в Таллине возле кинотеатра «Мир». Это было единственное место в СССР, где их не гоняла милиция. Так как я ехал туда аж из Усть-Каменогорска, а билет в одну сторону стоил как три стипендии, добираться приходилось на перекладных. Вот так мы и сидели на этой самой площади — кто несколько дней, кто неделю. В шинелях, в сапогах, с котомками... Мы выглядели, как подбитая армия! Когда начинался ливень, бежали прятаться под козырьки зданий, а потом возвращались обратно. Кстати, шинель я выклянчил в одной из воинских частей своего поселка. Быть обладателем такой вещи считалось суперкруто.
– Без наркотиков, наверное, тоже не обходилось?
– Не без этого, конечно. Очень многое достигалось именно под их воздействием. Не случайно символом хиппи стал лепесток гашиша. Разумеется, это пресекалось. Людей забирали в милицию, выгоняли из институтов, поэтому приходилось мимикрировать под обычных граждан.
– Как Вы думаете, нужно ли что-то подобное – я не про наркотики, а про идеи свободы и равенства, – современной молодежи?
– Я думаю, что нет. Сейчас, когда мне 71 год, я просто не понимаю, как я мог срываться и без денег ехать через всю страну, чтобы неделю лежать под дождем. Зачем мне было это нужно?! Но тогда нам казалось, что в этом есть что-то важное и знаковое, что так мы спасаем этот мир. Кроме того, я не понимаю пропагандируемого тем поколением рокеров христианского отношения к жизни. Противостояние неизбежно: кто-то имеет больше, а кто-то меньше – от этого никуда не уйти.
