18+
С начала осени обмены пленными солдатами России и Украины участились. На родину вернулись десятки мужчин, которые месяцами ждали освобождения. В один из таких списков попал тувинец Санчаа Оюн, пробывший в плену четыре месяца. В беседе c Daily Storm он поделился тем, как несколько раз прощался с жизнью, учил украинский язык и развлекал себя в СИЗО. По словам военного, он долго не мог поверить, что вернулся домой, и теперь не уверен, хочет ли снова ехать на СВО.
«Трижды хотели меня расстрелять, но каким-то чудом этого не сделали»
Я родился в Туве, но последние годы жил в Москве. Работал системным администратором в компьютерном клубе, увлекался онлайн-играми. Я был далеким от армии человеком, но после начала спецоперации пошел воевать добровольцем, чтобы поддержать младшего брата, который тоже там оказался. Он погиб весной при исполнении долга на Украине.
Я оказался на СВО еще в феврале. Потом ненадолго ушел в отпуск и снова прибыл на поле боевых действий в мае. В июне участвовал в некоторых наступлениях на харьковском направлении, а в конце месяца, 29-го числа, с товарищами оказался в затруднительном положении.
Мы с командиром пошли в разведку, нас было восемь человек. Дошли до села Долгенькое и наткнулись там на вражеский блокпост. Вступили с противником в бой. Двое наших сразу погибли. А нам — оставшимся в живых — пришлось разделиться.
После обстрела со стороны врага меня с двумя товарищами окружили. У нас не было никаких боеприпасов, даже гранат, поэтому сопротивляться было невозможно. Противники дали одну минуту, чтобы сдаться, или угрожали снова начать накрывать огнем. Мы сдались.
Нас посадили в какой-то небольшой подвал — скорее всего, это был погреб. Нам связали руки, завязали глаза и начали избивать. Я не видел чем, но вроде это был приклад автомата, какие-то палки, дубинки, кастеты. В общем, били всем, чем можно и что под руку попадется. Помню их любимую фразу перед ударом: «Слава Украине, героям слава!»
Несмотря на то что было лето, в подвале было очень прохладно. С меня сняли китель, и я ночевал просто в футболке. При этом мне сломали нос и зубы, поэтому я даже запахов вокруг не ощущал.
Когда я понял, что оказался в плену, было страшно. Мои друзья рассказывали, что плохо обходятся именно с тувинцами и бурятами. С чем это связано, я не знаю. Но когда нас взяли, один из этих вээсушников, если грубо сказать — нацист, говорил, что просто ненавидит узкоглазых, цыган и людей кавказской национальности. Он говорил, что без суда и следствия хочет нас здесь просто расстрелять.
Они называли себя бандеровцами и в открытую нам об этом говорили. Трижды хотели меня расстрелять, но каким-то чудом этого не сделали. Я думаю, что тогда из-за пленения нашими войсками «азовцев» им самим нужны были живые пленные, чтобы на своих обменять. Мне кажется, я попал на эту раздачу. И мне повезло, что так случилось.
У меня при себе был телефон, когда взяли в плен. Но я вообще не планировал сдаваться. А если бы знал, что все так худо обернется, я бы свой телефон выбросил, не носил бы при себе.
После избиения украинцы меня сфотографировали, открыли мой телефон и начали отправлять моим друзьям в соцсетях эти фото и писать угрозы. Если те, например, не предпримут какие-то меры. Украинцы угрожали, что убьют меня. Некоторые знакомые даже говорили, что за мою жизнь у них вымогали деньги.
Еще эти военные нас пытали, потому что изначально думали, что мы из какого-то спецотряда, спецподразделения, а я, по их мнению, был снайпером. Хотели узнать что-то ценное, ну а я же обычный стрелок. Потом им, скорее всего, пришла команда, чтобы нас не трогали, и спустя сутки нас отвезли в другое место.
Как кильки в банке
Это тоже был какой-то подвал, но условия там были, конечно, лучше. Спали все так же, на бетонном полу, не было вообще никакой мебели. Но, по крайней мере, никто нас там не бил и не пытал.
Когда мы туда приехали, нам развязали и глаза, и руки. Дважды в день кормили. Еда была вкусная, потому что они давали то, что ели сами, — со столовки, наверное, приносили. Еще нам там оказывали медпомощь, потому что у многих из нас после боев были тяжелые ранения. Там доктор хорошая была, ее звали Оксана. Добрая женщина, которая была без предрассудков относительно нашей национальности. Она вылечила нам все раны.
Комната была маленькой — где-то три на четыре метра. И людей там с каждой неделей все прибавлялось и прибавлялось. В конце концов, в комнате жил 21 человек. Мы были как кильки в банке.
В душ за все время мы ходили то ли два, то ли три раза. Туалет, чтобы сходить по-большому, открывали два раза в день: утром и вечером. А по-маленькому — нам пустые баклажки давали, которые потом стояли в комнате. Ну мы с этим запахом и жили.
Карты из пачек от сигарет и шашки из бумаги
Спустя два месяца меня направили в киевское СИЗО, где я и пробыл вплоть до обмена. И там условия, конечно, были лучше всех. И отношение уже другое. Разве что кормили там отвратно: давали кашу, и больше ничего. Но по быту все нормально было — в душ водили раз в неделю. Зубную щетку, шампунь, порошок — все давали из гуманитарной помощи, и мы этим пользовались.
Комната у нас была большая. Кровати у всех были свои — всего девять двухэтажных коек. Нас как раз было человек 9-10, и все спали на нижних ярусах.
В СИЗО был распорядок дня, но никто по этому распорядку не жил. Подробно я его, наверное, и не вспомню. Обычно я весь день просто читал. К нам раз в неделю заходила сотрудница библиотеки и предлагала разную литературу. Ее даже можно было попросить, чтобы она принесла определенные книги. Многие из них были на украинском языке. К счастью, я его быстро выучил, он оказался несложный.
Я прочитал Бориса Акунина «Приключения Эраста Фандорина» почти все книги, еще был Эрнест Хемингуэй. Прочитал Дэни Браун «Ангелы и демоны», несмотря на то что он был только на украинском. Анджей Сапковский — «Ведьмак». В общем, самые интересные книги были на украинском языке.
Еще была русская литература, например «Преступление и наказание». Мы ее, конечно, в школе читали, но чтоб освежить в памяти, я ее тоже заказывал.
В прошлом подвале тоже были книжки, но в ограниченном количестве — около пяти штук на всех. И половина из них тоже на украинском языке. Людей вокруг тогда было много, так что мы друг другу рассказывали свои истории. Под конец первого месяца почти у каждого судьбу узнал: где родился, как жил, где крестился. Так и сблизились.
Некоторые мои товарищи из СИЗО книги не особо читали, потому что было чем еще заняться. Мы сделали себе карты из пачек сигарет, которые нам Красный Крест привозил. Все 36 карт у нас были, играли в них. Шашки сами делали, рисовали и вырезали из листа А4. В общем, выживали как могли.
Под конец моего пребывания к нам в комнату поставили телевизор. Там показывали украинские каналы, новости, ставили украинскую музыку. Но мне это было не очень интересно. Понимаете, у них язык смешной, иногда забавно было смотреть. Как-то новости шли про какого-то маньяка-насильника, который в Киеве появился. Было смешно слышать: «у нас появился злыдень писюкатый».
Без смеха тут вообще нельзя обойтись. Каждый шутит, пытается как-то все это в себе не держать, все пытаются друг над другом смеяться.
«Не могли поверить, что это происходит на самом деле»
Обмен произошел в конце октября, очень спонтанно. Мы сидели в СИЗО, пришел конвоир, забрал оттуда троих пофамильно, включая меня. И на автозаке, на которых зэков возят, нас повезли в Запорожье. Там мы посидели еще двое суток, и затем под утро нам завязали глаза и посадили в автобус. Привезли на какой-то мост подорванный. С нескольких сторон стояли машины.
Вообще, нам до конца не говорили, что мы едем на обмен. Сказали об этом только в Запорожье, когда завязывали глаза. А до этого все были в недоумении и не понимали, что творится. Конечно, шептались, что обмен или типа того. Но мы не верили, потому что думали, что чуда не случится. Мы все боялись сглазить, поэтому убеждали себя в обратном.
И пока мы не увидели наши войска, не могли поверить, что это происходит на самом деле. Очень же много обменов срывается, поэтому мы, чтобы не сглазить, до конца не верили, но надеялись.
Обмен для нас — это второй день рождения. Потому что ты месяцами сидишь и не знаешь, что с тобой дальше произойдет. Я видел всякие ролики, что к пленным может зайти какой-нибудь парень и просто забросать гранатами, просто прийти и расстрелять.
Когда увидели российских солдат, сразу начали просить за наших ребят, которые в этом тяжелом положении еще остались, обидно за них очень. Конечно, наше Министерство обороны и все люди, которые занимаются обменом, очень сильно стараются. И мы первым делом попросили у них вытащить остальных ребят. Они сказали, что будут этим заниматься.
Обмен — это в целом очень сложно. Украина ставит свои условия — почти невыполнимые — и часто сама их срывает: не выполняет договоренности. Например, во время обмена пленными всегда объявляется час затишья — никто из сторон не производит обстрелы, поблизости останавливаются все боевые действия. А Украина может его нарушить или может не отдать некоторых людей и оставить их для своих целей.
За время пребывания в плену мы все были без связи и никто не знал, что с нами происходит. В СИЗО, например, давали звонить только тем, кто хотел дать интервью для канала YouTube. Но я изначально не стал этого делать. Нам сказали, что ведущий этих роликов тоже будет говорить с нашими родственниками, хотим мы этого или нет. Они нас уверяли: если хотите, чтобы вас обменяли, чтобы вас семья увидела, вам придется в любом случае с нами пообщаться. Но оказалось, что все это время меня уже искали.
«Больше всего жаль маму и отца»
Я сначала вообще не понимал, почему именно меня обменяли. А потом узнал, что папа очень много приложил сил к этому. Он ко всем ходил, куда мог обращался. Он сделал все возможное и невозможное, чтобы меня вернуть, и в итоге справился.
Он встретил меня в Москве, куда мы прилетели после обмена. Там меня сразу положили в госпиталь, поэтому с отцом я до сих пор не успел все обсудить.
Госпиталь — это профилактическая мера. Надо пройти все медобследования, поговорить с фээсбэшниками и военной полицией. Их интересует, что мы знаем и что видели, сколько там ребят осталось, их имена и фамилии.
Сейчас меня уже выписали, и я нахожусь в воинской части — в пункте постоянной дислокации. Потом планирую поехать в отпуск — домой, к родителям, хочу отметить с ними Новый год.
За время в плену, наверное, самое неприятное было вначале, когда нас избивали. Все остальное было терпимо. Я сам знал, куда иду, и знал, к чему готовиться. Скажем, я сам лично не боялся. Меня отец с детства учил, что трусость — это главный грех.
Но возвращаться на СВО я пока особого желания не имею, за все это время я там уже всякого навидался. Если отправят, конечно, поеду. В плен, наверное, уже не буду сдаваться, потому что там один дядька серьезный был, который с нами общался. Второй раз если попадусь лично, то он устроит мне там — сами понимаете что. Лучше застрелиться, чем оказаться там во второй раз, я так считаю.
Теперь больше всего жаль маму и отца, поэтому я буду пытаться уволиться или в отпуск поехать. Они столько всего пережили, и я считаю, что это будет эгоистично с моей стороны — возвращать их к этому состоянию, чтобы они все это снова переживали. Я не хочу этого.
