18+
Daily Storm публикует рассказ бойца 155-й бригады морской пехоты с позывным Феникс, который отправился на специальную военную операцию добровольцем. После ранения его доставили в госпиталь в Ростове-на-Дону, а затем перевели в больницу в Санкт-Петербурге. Феникс рассказал про врачей и волонтеров, которые помогали военным восстанавливаться и заменяли им матерей и сестер, про воспоминания, «пропахшие кровью, смертью и запахом гари», которые не отпускают ни одного бойца. Все имена изменены.
Волонтеры и взвод раненых «сыновей»
Вы знаете, кто такие волонтеры? Странный, наверное, вопрос. Кто не знает этих людей, которые, вместо того чтобы проводить свободное время в свое удовольствие, ходят помогать другим людям? А есть еще те, для кого волонтерство — это бизнес или средство пиара. Такое представление о волонтерстве есть, наверное, у большинства людей. Да и у меня представление о них было примерно таким же. Но я сейчас хочу вам рассказать о волонтерах, с которыми мне пришлось столкнуться и увидеть их совсем другими глазами, с совсем другой стороны.
После эвакуации с линии фронта по ранению нас вывезли в госпиталь города Ростов-на-Дону ранним утром. Лежачих разместили на носилках прямо в парадном зале. Остальные расселись по кругу на стульях. Кто-то — в окровавленной грязной одежде, кто-то — и вовсе без нее, завернутый в одеяло. У всех грязные и уставшие лица. Дорога заняла почти сутки, а у кого и больше. Ведь все были из разных подразделений и с разных направлений. Мы сидели скромно, почти не разговаривали. Те, кто был способен передвигаться, часто выходили на крыльцо покурить. Привыкли к постоянным обстрелам, огню снайперов и коптерам противника. Было неуютно стоять на открытом месте в полный рост, да еще и толпой. Уши по привычке пытались расслышать звуки выходов и прилетов, а глаза озирались по сторонам в поисках возможной опасности или, наоборот, укрытия.
Человек быстро привыкает к новым условиям. И даже к войне привыкает. Поэтому сейчас мирный город казался нам каким-то необычным, даже странным. Там, на линии фронта, города и деревни выглядят совсем иначе. Кругом разрушенные дома, заваленные ветками деревьев, кирпичом, листами кровельного железа и другим мусором дороги. Местами пройти почти не возможно. А еще подбитая техника. Наша и противника. При этом сами улицы совершенно пусты. Даже собак не видно — брошенных собак убивают сразу, чтобы они не грызли замерзшие тела убитых солдат. Своих при первой возможности мы старались собирать, а вот рисковать под обстрелами собирать трупы врагов — это в последнюю очередь. Если понаблюдать, то время от времени по улицам между домами пробегали солдаты. Обычно один-два. Большим количеством передвигаться было опасно, иначе противник, заметив движение, тут же открывал огонь из минометов.
Наконец в больницу приехал главный врач. Он был еще достаточно молод и энергичен. Не помню, как его звали. Он подходил к каждому и брал у нас документы, которые нам выдали в пункте первичной медицинской помощи. Достаточно быстро док распределял нас по дальнейшим направлениям. В зависимости от тяжести ранения он быстро говорил, кто куда поедет на лечение, а кто останется пока в этом госпитале. Затем доктор попросил нас подождать дальнейших указаний. Время снова стало тянуться.
В какой-то момент пришла женщина в белом халате и косынке, которая почти всем из нас годилась в матери, а кому-то и в бабушки. И было в чертах ее лица что-то доброе и хорошо знакомое каждому с детства. Не всех женщин красит старость, но это точно не про нее. Ее лицо было по-настоящему красивым. Даже морщины на лице были какими-то правильными, как мазки искусного художника, дополняющие прекрасную картину. С ней была девушка, одетая в белый халат и косынку. Девушка тоже отличалась от многих своих сверстниц. В ней не было привычного кокетства, желания продемонстрировать свою красоту, которое вызывает в мужчинах естественные оценивающие взгляды. Это была сестра. Младшая сестренка, которая увидела раненого брата.
Они обе прошли в угол зала, где располагался кулер с нагревом воды, и поставили на стол пару увесистых объемных корзин. Я сидел в противоположном углу зала и не видел, что было в этих корзинах. И тут женщина с красивым морщинистым лицом обратилась к нам: «Мальчики, кто будет чай или кофе? У нас еще бутерброды есть. Не стесняйтесь». Многие из нас за последние сутки почти не ели. Да и воды на всех не хватало. Некоторые ребята были откровенно обезвожены из-за потери крови, но из-за состояния шока, который не у всех еще прошел, это несильно ощущалось.
Мужчины, которые привыкли смотреть смерти в глаза, подавлять в себе страх и жалость, сейчас вели себя робко и не решались подойти первыми к этой милой женщине, которая каждому напомнила маму. Тогда она взяла инициативу на себя и сама стала подходить к парням и давать в еще не отмытые от грязи и крови руки стаканчик чая или кофе и бутерброд. Тех, кто из-за ранений не мог самостоятельно взять в руки чай с бутербродом, «мама» кормила и поила со своих рук или поручала это своей помощнице.
В какой-то момент дошла очередь и до меня. Когда добрая старушка подошла ко мне, я почувствовал от нее настоящую материнскую любовь. А еще промелькнула мысль: «Каким же сердцем обладает эта женщина!» Ведь к каждому раненому бойцу она относилась как к собственному сыну. Что почувствует мать, когда увидит своего родного сына раненым или с увечьем после войны? Сколько боли она испытает? А здесь больше взвода раненых «сыновей», и так каждый день! И ведь ее чувства к нам были абсолютно искренними. Фальшь в такие моменты всегда видна — по одному взгляду, по одному слову, по жесту. Сколько сил внутри этой хрупкой женщины!
Путешествия по госпиталям
Я пролежал в госпитале в Ростове-на-Дону несколько дней, и каждый день я наблюдал одну и ту же картину: десятки раненых и «мама» с «сестренкой» в белой одежде неутомимо крутятся вокруг, давая не только чай, кофе и бутерброды, но и часть своей любви, часть себя. А еще на первом этаже госпиталя в маленькой часовне я часто видел этих же женщин на молитве. И можно было не сомневаться в том, о чем были эти молитвы.
Раненым солдатам приходится много путешествовать по госпиталям не по своему желанию. В одни госпитали ребят отправляют на операцию с ранениями. Потом, чтобы не занимать место, отправляют на лечение к другим врачам. Дальше на долечивание, на реабилитацию или на повторную операцию. В этом есть свои плюсы, но есть и минусы. Только ты привыкнешь к новым условия, к своему врачу и ребятам в палате, как тебя уже везут в другое место, и все по новой.
Так я оказался в Питере в 442-м госпитале. Первую неделю после эвакуации ты стараешься не думать о военной операции. Это не всегда получается, но все же в мозгах стоит какой-то блок, который защищает тебя. Ты просто отдыхаешь, высыпаешься, отъедаешься.
Даже в разговорах с соседями по палате, рассказывая о подробностях своего ранения или о боях, ты не испытываешь переживаний. Все эмоции как будто приглушены. Так же происходит и на линии боевого соприкосновения. Ты можешь смеяться и шутить, злиться или испытывать страх, переживать за ребят или испытывать боль от потерь своих, но все это притуплено. Как укол обезболивающего в кабинете у зубного. Ты не под общим наркозом, все понимаешь и вроде бы чувствуешь. Но нестерпимой боли не испытываешь. Ты ощущаешь ровно ту боль, которую можешь терпеть. А потом бывает, что обезболивающее перестает действовать раньше срока, и, когда ты еще не успел прийти домой от дантиста, накатывает боль, которую ты не чувствовал ранее.
В какой-то период времени после возвращения с полей сражений в мирную обстановку ты начинаешь переваривать все, что с тобой было там. В одном из фильмов про войну в Донбассе главный герой говорит, что самое страшное на войне это «когда других убивают, а ты ничем помочь не можешь. Вот это страшно! К этому невозможно привыкнуть». Когда я смотрел этот фильм, то еще не понимал, сколько правды в этих словах. Самые сильные эмоции и боль вызывает гибель твоих товарищей, с которыми еще вчера ты из одного котелка ел и делил сигарету на двоих. И эти переживания приходят к тебе снова и снова. А еще приходят переживания от неудач. От того, что мог сделать что-то иначе, но в силу разных обстоятельств не сделал.
Я пришел к выводу, что стараться не думать об этом бессмысленно. Воспоминания тебя обязательно догонят. Будешь блокировать их в сознании — они придут к тебе в ночных кошмарах. Лучше переварить это и жить дальше. Иначе эта боль поглотит тебя, сожрет изнутри.
В один из первых дней нахождения в новом госпитале нас посетили психологи — две девушки из МЧС.
С одной из них мне пришлось побеседовать и ответить на ее вопросы. Нет, это не было как в фильмах, где для беседы с психологом ты располагаешься в удобном кресле, потом с тобой знакомятся и постепенно раскрывают тебя, как кочан капусты, снимают лист за листом, пока не доберутся до сути твоих психологических проблем. Здесь все выглядело совершенно формально. Предсказуемый вопрос и такой же предсказуемый ответ.
— Мучают ли вас кошмары по ночам?
— Нет, не мучают.
— Есть ли у вас планы на будущее?
— Да, есть.
Как анкета у работодателя, которую скачали из интернета и предлагают пройти всем соискателям уже много лет. Уже на второй минуте беседы мне стало скучно и хотелось поскорее закончить этот бессмысленный опрос.
Ирина
Я лежал в новом, отремонтированном блоке. Здесь на входе был небольшой зал перед столом дежурной медсестры. В зале у стены располагался стол, на котором помещались два чайника и много разных сладостей к чаю, а также чай разных сортов, кофе и сахар. Это все почти ежедневно передавали нам волонтеры. Большинство таких волонтеров мы не видели. Они делали свою работу, наверняка бесплатно, и мы были благодарны им, хоть и не знали их лиц и имен. Еще на стенах были развешаны детские письма со словами поддержки и благодарности в адрес солдат. В наш адрес. Такие письма передавали какие-то чувства, эмоции. От них пахло живыми людьми. Тем более это были дети. И эти дети благодарили нас за то, что мы защищаем нашу с ними страну.
Однажды к нам пришла девушка-волонтер. Я отсутствовал в тот момент в палате, а когда пришел, то двое парней уже вели с ней оживленную беседу. Видно было, что она здесь частая гостья. Кряхтя, я улегся на свою кровать. Ирина — так звали девушку — обратилась ко мне с вопросом, тот ли я Артем из морской пехоты, который поступил недавно в этот госпиталь. Получив утвердительный ответ, она стала расспрашивать, в чем я на данный момент нуждаюсь и что мне нужно привезти. Я понимал, что мое лечение в госпитале займет, скорее всего, не один месяц, но я особо ни в чем не нуждался. Поэтому попросил лишь зубную щетку, футболку, нижнее белье и носки.
Ирина с готовностью записала все в блокнот и пообещала в скором времени принести. Также в процессе беседы она сообщила, что сегодня на соседнем этаже работает девушка-волонтер, которая бесплатно стрижет парней, и предложила сходить туда или дождаться, когда волонтер-парикмахер в следующий раз придет на наш этаж. Я отказался идти и сообщил, что дождусь следующего раза. На этом Ирина попрощалась с нами и пропала в больничном коридоре.
Время потекло с привычной больничной скоростью, но не прошло и часа, как Ирина снова появилась в дверях нашей палаты. «Артем! — обратилась она ко мне. — Можете постричься уже сегодня. Парикмахер уже на вашем этаже». Отказываться от такой возможности я не стал, понимая, что следующая может появиться не очень скоро. Я отправился в туалет, чтобы в раковине помыть голову, а когда вышел, то оказалось, что к волонтеру с ножницами и расческой уже образовалась очередь.
Недалеко от импровизированной парикмахерской была скамейка, на которой сидела Ирина. Я сел рядом в ожидании своей очереди. Ирина оказалась общительной девушкой и завела со мной беседу. Я поначалу неохотно шел на диалог. Но она снова и снова задавала вопросы, на которые мне приходилось отвечать. Ее интересовало, давно ли я служу, почему пошел добровольцем, где и при каких обстоятельствах меня ранило. Мне даже показалось это подозрительным. Сам-то я находился в безопасности, но вот моя группа, которой я командовал, осталась на передней линии. Да и часть информации, которую я знал, опасно было разглашать посторонним людям.
Я стал осторожным за время, проведенное в боях, поэтому я начал задавать встречные вопросы сам и в какой-то момент переключился на режим слушателя, одновременно наблюдая за тем, с какой скоростью Ирина отвечает на мои вопросы, за ее мимикой. Ничего подозрительного мною замечено не было. Я выяснил, что девушка работает книжным редактором.
Чтобы окончательно развеять свои подозрения, я решил дать ей прочесть свои наблюдения из своей части — тогда я только прибыл на службу и видел, как мои предшественники уезжают воевать. Текст хранился на моем смартфоне и был рассчитан на пять минут неторопливого чтения. К тому же там была информация, которая могла заинтересовать Ирину, если бы она оказалась не той, за кого себя выдает. Она прочла статью менее чем за две минуты, но при этом достаточно внимательно. И никаких дополнительных вопросов по статье у нее не возникло. Она лишь сообщила, что от прочитанного у нее мурашки по коже. Окончательно успокоившись, я продолжил общение с Ириной.
За время нахождения в госпиталях я встречал разных волонтеров. Были те, кто не интересовался судьбой бойцов, даже имени не спрашивали. Но при этом от них чувствовались искренняя поддержка, забота и даже любовь и сопереживания. Были такие, которые вроде бы пытались расспрашивать, но без интереса, ради поддержания беседы. Они явно ходили по госпиталям не ради славы и тем более денег. Просто у одних волонтеров притупляются чувства и переживания из-за того, что они каждый раз видят искалеченных, израненных парней. Даже если раньше эти волонтеры, выходя из больничной палаты, не могли не то что сдерживать слез, а едва удерживались от истерик, а потом дома рыдали в подушку. Другие же, напротив, как бы блокировали свои чувства, чтобы потом переживать их внутри себя. И со стороны такие волонтеры казались черствыми, безразличными. Хотя позже я стал понимать, что это совсем не так.
Ирина же оказалась совсем другой. Она занималась волонтерством уже больше полугода. И сложно представить, сколько она насмотрелась и наслушалась за это время. Но не очерствела. Не стала безразличной. Не перестала задавать вопросы, легко располагая к себе израненного собеседника, и терпеливо выслушивая то, что было у бойца на душе. Его боль, его переживания и воспоминания, пропахшие кровью, смертью и запахом гари.
С той первой встречи мы обменялись контактами и всегда находились на связи. Ирина навещала меня в разных госпиталях и каждый раз своей улыбкой заряжала позитивом. Однажды даже пришла, когда меня только привезли в палату из операционной. Я еще не отошел от наркоза и был в полупьяном состоянии. И когда ты видишь рядом с собой уже практически родного человека, то ты спокоен и уверен, что все будет хорошо.
Однажды я спросил у Ирины, как она все это выдерживает. Как справляется с эмоциями и где находит силы поддерживать наших бойцов. В ответ она сначала почти отмахнулась, сказав, что привыкла. Но потом немного приоткрылась и сказала, что порой, когда совсем накрывает, плачет в подушку.
Ирина не только помогала раненым бойцам, приносила им одежду, фрукты и сладости, сигареты, одежду. Она была еще и добровольным психологом для многих из них, сама, вероятно, не понимая этого. И эти беседы стоили куда больше, чем одежда, фрукты и прочее. Это придавало сил. А объятия на прощание заряжали оптимизмом и уверенностью, что ты не один.
Я достаточно давно понял, что эта военная операция получит особое название. Это не Чеченская и не Афганская войны. У этой операции гораздо большее значение. И за победу нам придется заплатить гораздо более высокую цену. Как она будет называться? Третья Отечественная война или Вторая Великая Отечественная война? Я пока не знаю. Я знаю, что по всей стране будут стоять памятники погибшим, которые каждый год будут утопать в цветах. Знаю, что будут презирать тех, кто бежал за кордон от мобилизации. Знаю, что будут благодарить ветеранов. Но очень важно, чтобы были не забыты и те, кто в эти тяжелые годы добровольно занимался волонтерством. Эти люди делают очень важную и большую работу.
