18+
Ингерманландцы — финноязычный народ лютеранской веры, проживающий на северо-западе России с начала XVII века. За последнее столетие их численность сократилась со 160 тысяч до восьми тысяч человек. Почему на протяжении 10 лет ингерманландцы не могут добиться официального признания и при чем здесь смартфоны и высшее образование — выясняла корреспондент Daily Storm Мария Забурдаева.
***
Дмитрий Сойни одет в холщовую рубаху, подпоясанную ремнем. На поясе болтаются нож и кожаная сумка. Ворот рубахи скреплен не то металлической застежкой, не то амулетом. Дмитрий встречает меня на пороге своего гостевого дома. Дом, как и его хозяин, заметно выделяется среди окружающей действительности. Опрятный первый этаж облицован камнем, крыша черепичная. Ни забора, ни палисадника.
Дмитрий — потомок ингерманландских финнов. Здесь, близ поселка Сиверский на юге Ленобласти, было самое южное место проживания его предков. Здесь же Дмитрий Сойни устроил популярный среди прибалтов и финно-угров бизнес — гостевой дом с этническим уклоном. За пару тысяч рублей в сутки туристы могут окунуться в старинный быт ингерманландцев, попробовать традиционную кухню и послушать истории хозяина.
Дмитрий предлагает прогуляться по окрестностям. Возле дома, окруженная хвоей, течет река Оредеж. «Где-то там, среди оредежских болот живет водь и чудь… Я — потомок той води и чуди», — говорит он, широко улыбаясь. Он указывает рукой на булыжник возле реки. Это пограничный камень, по которому когда-то проходила граница между Русью и Шведской Ингерманландией.
«Свобода — номер один в списке ценностей финна»
В 1617 году между Россией и Швецией был заключен мирный договор. По нему Россия утратила выход к Балтийскому морю. Православное население покинуло здешние земли и на их место пришли финские переселенцы — ингерманландцы. От финнов они унаследовали язык и лютеранскую веру.
В XVIII веке Петр I вернул Ингерманландию в состав России. Статус крепостных ингерманландцы не получили ни при шведах, ни при русских. «Свобода — номер один в списке ценностей финна. Она есть на уровне подсознания и даже какой-то генетической памяти», — не без гордости рассказывает Дмитрий.
На закате Российской Империи в Петербургской губернии проживало порядка 160 тысяч ингерманландцев. К началу XX века им принадлежало больше половины столичного общепита: корчмы, таверны, забегаловки.
К сегодняшнему дню ингерманландцев осталось около восьми тысяч. Дмитрий рассказывает, как во Вторую мировую прадеда расстреляли фашисты, а прабабушку, бабушку и годовалую маму Дмитрия отправили в эстонский концлагерь «Клоога»: «Там почти всех, кто знал язык, взяли к себе на работу финские офицеры. Поскольку они были союзниками фашистской Германии, им такое право было предоставлено. Моя бабушка, тетя и мама попали в финскую семью и до 1944 года проработали в районе Йоэнсуу».
Затем Финляндия капитулировала и примкнула к Красной армии: «Тогда началась отправка ингерманландцев на родину. Люди думали, что они домой вернутся, а их в теплушках, кого куда...» Его семью сослали в Калининскую (сейчас Тверскую) область. Сойни, как и других ингерманландцев, заклеймили фашистами. Спустя 10 лет они вернулись в Ленинградскую область, но их дом занял «какой-то алкоголик».
В перестроечные годы родители Дмитрия эмигрировали в Финляндию, а он, напротив, остался в России и занялся строительным бизнесом. Таких среди ингерманландских финнов было немного. В 90-е финский президент Мауно Койвисто запустил для финнов 25-летнюю программу репатриации. По данным миграционной службы Финляндии ею воспользовались около 30 тысяч ингерманландцев.
Дымящийся пирог
Вечереет. Дмитрий организует небольшую экскурсию по гостевому дому. На первом этаже прихожая, кухня, столовая. Пахнет деревом и выпечкой. На втором этаже номера. В каждом из них висит картина авторства Сойни. Мы спускаем вниз, он разливает чай с морошкой и разрезает дымящийся черничный пирог.
— Какие вызовы стоят перед ингерманландскими финнами в наши дни?
— Если из-за чего народ и вымрет, то это язык, — говорит он, грустно вздыхая. — Финских школ в Ленинградской области нет. Я не говорю про школы при консульстве, это никакого отношения к Ингерманландии не имеет. Абсолютно ничего нет.
— Так ведь не всегда было, правильно?
— Это как раз и есть основной минус правления Иосифа Виссарионовича Джугашвили. Не в репрессиях даже дело. Были же театры, школы, семинарии, библиотеки. Все это было на финском языке. Потеря вот этого — это и есть потеря культуры. Я еще говорю, будут ли мои дети говорить, я не знаю… Особого энтузиазма я не вижу.
Размышляя о безучастности властей, он вспоминает случай на празднике Юханнус (финский аналог «Ивана Купалы». — Примеч. Daily Storm). Тогда областной чиновник произнес: «Финны понаехали сюда, а нам теперь праздники устраивать». Сам Дмитрий парирует: «Он не просто кто-то с улицы, он рангом обязан знать такие вещи. Это режет очень больно…»
Решить проблему, по его мнению, поможет статус коренного малочисленного народа: «Это признание, чтобы никто нам не сказал, что мы понаехали, чтобы никто из чиновников не имел права этого делать. Мы, может, и понаехали, но с территории нынешней Ленинградской области. Выборгский район сейчас является ее частью. Будьте добры, сделайте нас коренным народом. Это исторически правильно!»
«Смешнее, чем у евреев»
Петербургское общество ингерманландских финнов «Инкерин Лиитто» находится в центре Петербурга, во дворах Пушкинской. Захожу в серо-желтый двор-колодец. На одной из дверей неприметная вывеска. Внутри темно и суетливо. Скоро начнется урок по финскому языку, и ребята 13-16 лет оживленно о чем-то болтают:
— Мы опаздываем! — кричит белокурый мальчишка.
— Опаздываем? У нас вагон времени. Целых полторы минуты, — невозмутимым голосом отвечает преподаватель. На нем джемпер, классические брюки, очки. Губы поджаты, взгляд устремлен вдаль.
Его зовут Владимир Кокко. Он родился в Колтушах — исторической Ингерманландии — в двуязычной семье. Владимир с 90-х годов преподает финский, представляет организации Восточной Европы в президиуме Парламента зарубежных финнов и занимается обществом «Инкерин Лиитто».
Языковые курсы — одно из главных направлений общества ингерманландских финнов Петербурга. Как рассказывает сам Владимир, их задача — помочь людям остаться финнами. Кроме потомков ингерманландцев на курсы ходят те, кто нацелен учиться в Финляндии. Все, кто знает государственный язык, могут учиться в финских университетах бесплатно.
Я возвращаюсь в «Инкерин Лиитто» к концу урока. Владимир раздает ученикам домашние задания, и они расходятся. Тесное помещение мерцает в свете люминесцентных ламп. На стене висит карта Ленобласти, на ней — маленькая страна Ингерманландия. Владимир садится напротив и по-хозяйски складывает руки на столе.
«Мой дед оканчивал Коммунистический университет национальных меньшинств Запада. Бог знает, чему он там учился… но учился у финских коммунистов, которые, в общем-то, были академически образованными людьми», — он поднимает палец к потолку и повышает голос: «Он получил высшее образование в Ленинграде на финском языке! Сейчас об этом мечтать невозможно!»
Образование на финском языке в Петербургской губернии существует с начала XIX века. Для ингерманландцев были открыты двери десятков церковно-приходских школ. В 20-х — 30-х годах прошлого столетия партия взялась за нацменьшинства: печатала учебники, строила школы и даже вузы. Общее количество учебных заведений на финском языке в Ленобласти в 30-е годы достигло 300.
Вновь всплывает имя Сталина, и Кокко меняется в лице: «Тогда национальная политика резко изменилась. Финский язык из-за напряженных отношений с Финляндией временами объявлялся и фашистским, и буржуазным. После смерти Сталина финны перестали быть врагами народа, и все как бы начало налаживаться, и можно было даже вернуться на родные земли, но...»
На деле власти Ленинградской области не позаботились о том, чтобы возрождать преподавание финского и поддерживать культуру ингерманландцев. С тех пор ситуация не изменилась. Три поколения ингерманландцев выросли без финского языка в школах. Большинство семей смешаны, и в них говорят по-русски: «Поэтому, конечно, перспективы у финского языка здесь малорадостные...»
У Владимира уставший вид. Он смотрит сквозь меня, сквозь карту Ингерманландии, сквозь стены.
— Были ли попытки привлечь местную власть к проблемам с финским языком? — спрашиваю.
— Да, время от времени власть просыпается. Год назад мы были на совещании в Управлении образования Санкт-Петербурга. Там очень много говорили, что языки коренных финно-угорских народов нужно преподавать, — он издает смешок, — и тут опять ловушка. Коренными финно-угорскими малочисленными народами являются вепсы, ижоры и водь. Ингерманландские финны такого статуса не имеют...
— Я правильно понимаю, что статус коренного малочисленного народа поможет привлечь средства на изучение языка?
— Да! Если народ получает такой статус, то государство обязано поддерживать его язык и культуру. Пока такого статуса нет, власть может этого не делать. Мы получаем гранты, но они идут на культурную работу. Это тоже важно, потому что задача нашего общества — помочь людям остаться финнами.
— Что, на ваш взгляд, государство должно сделать, чтобы ситуация стала лучше?
— Вы знаете, у нас в Конституции написано, что каждый народ имеет право на свободное пользование своим языком. Я бы хотел задать вопрос Министерству образования и Министерству культуры: что они делают для обеспечения этих конституционных прав российских граждан? Сначала они должны подумать. Если они хоть раз задумаются, мы им поможем.
Вызывает вопросы у Кокко само понятие «коренной малочисленный народ». Эту формулировку он считает антинаучной:
— Если человек родился в Петербурге — он коренной петербуржец?
— Думаю, да, — несколько неуверенно отвечаю я.
— То есть каждый, кто одно поколение здесь прожил, относится к коренным народам?
— А в законе что-то написано на этот счет?
— В том то и дело, что нет! Наша проблема в том, что мы, конечно, выходцы из Финляндии. Но наши предки переместились сюда в XVII веке и жили мы здесь до основания Петербурга. Дальше начинаются спекуляции… Какой-то бред и фантастика с обеих сторон — из Москвы и из Хельсинки. В 92-м году нам сообщили, что у нас есть еще одна родина — Финляндия. Ни фига себе! Через 400 лет жизни здесь! Репатриация! Смешнее только у евреев... Они через две тысячи лет репатриируются.
— Были попытки этот статус получить?
— Тысячи...
«Из Москвы никакого ответа»
В доме ингерманландского финна Александра Ивановича Кирьянена тишина. Привычка еле слышно перемещаться по квартире и разговаривать вполголоса выдает в домочадцах интеллигентов и академиков. В каждом жесте, взгляде — уважение к границам другого.
«Настоящий человек!», «обалденный преподаватель», «любит свой предмет и всегда преподносит его с шутками-прибаутками» — такие отзывы можно прочитать в интернете о его преподавательской деятельности. Он ведет в СПбГУ курс по прикладной математике.
Еще Александр Иванович с 1994-го по 2018 год был председателем «Инкерин Лиитто». С 2011 года он безуспешно занимается получением статуса коренного малочисленного народа для ингерманландских финнов.
На нем надет классический костюм в тонкую полоску. Большие голубые глаза всегда участливо смотрят на собеседника. Он берет в руки старинную фотографию, на которой изображена многодетная семья:
— В центре мой дед. Расстрелян. Рядом с ним его сын. Тоже в 38-м году расстрелян. Сейчас я хочу сделать мемориал нашей деревни… У меня в списке 30 человек.
— Это родственники?
— Не только. Жители деревни. Все, кто был репрессирован.
— И все — ингерманландские финны?
— Да.
Пока Александр Иванович включает старенький стационарный компьютер, я оглядываюсь по сторонам. Его рабочий стол утопает в бумагах, подоконник — в цветах. Слева от нас книжный стеллаж, от пола до потолка заставленный учебной литературой.
— Когда вы начали заниматься получением статуса?
— Первый раз мы подали заявку в Комитет по местному самоуправлению по межнациональным и межконфессиональным вопросам в 2011 году. Прошла экспертиза правительства Ленинградской области, что статус ингерманландских финнов нужно рассмотреть. Положительные рецензии были, и все они пошли в Москву, — он повышает голос, — из Москвы никакого ответа.
— Что было потом?
— Года четыре назад я опять-таки в комитет отправил письмо. Там уже три председателя сменилось, которые не знали про 11-й год ничего. Ну и… скажем так, в Москве есть человек, который занимается национальными вопросами — его зовут Александр Журавский — и он не очень любит финно-угров. Он — заместитель ФАДН (Федеральное агентство по делам национальностей — орган, уполномоченный давать статус коренного малочисленного народа. — Примеч. Daily Storm).
— Вы предполагаете, что конкретно этот человек стоит за тем, что финны не получили статус?
— Не знаю… по крайней мере, я могу сделать вывод из его выступлений на конгрессах финно-угорских народов, что он несколько отрицательно к этому относится.
— Получается, что с 2011 года вы собирали документы, подавали заявки, но ответа не было не на местном, а именно на федеральном уровне?
— Все верно. Года три назад я сделал еще один запрос, и мне как раз ответили, что, по мнению научного сообщества, ингерманландские финны потеряли традиционный образ жизни. То есть дело было не в количестве, а в образе жизни… Абсурд.
Тучи сгущаются над панельками Приморской. Из-за разросшихся на подоконнике горшечных цветов их почти не видно. Почти.
— Как вы думаете, как сложится судьба ингерманландских финнов?
Кирьянен улыбается и робко опускает глаза.
— Если через 100 лет хоть один человек скажет: «Я — ингерманландский финн и знаю финский язык», — это будет здорово.
Что говорят эксперты
По данным Федерального агентства по делам национальностей в России насчитывается 40 коренных малочисленных коренных народов Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока и семь народов из других регионов страны, в числе которых ижоры и водь из Ленинградской области. 28 субъектов РФ относятся к местам их традиционного проживания.
Из 47 коренных малочисленных народов 26 получили статус еще в СССР, остальные были включены в единый перечень в течение последних 20 лет. Среди гарантий, которые дает официальный статус, — право на защиту исконной среды обитания, добыча природных ресурсов не для коммерческих целей, освобождение от налогов на землю, социальные льготы, субсидии на поддержку языка и культуры.
Для получения статуса коренного малочисленного народа нужно соблюсти несколько условий. Сохранить исконную территорию, традиционный образ жизни, культуру и язык. Численность населения при этом должна быть не больше 50 тысяч человек.
Сейчас за получение статуса борются два коренных народа — айны и ингерманландские финны. Правозащитник и член Экспертного механизма ООН по правам коренных народов Родион Суляндзига считает, что проблема признания государством айнов и ингерманландцев лежит в политической плоскости.
Частично разделяет его точку зрения кандидат юридических наук и председатель правления территориально-общественного самоуправления Ижорская община «Шойкула» Дмитрий Харакка-Зайцев: «Понятно, что приграничные народы находятся под бо́льшим контролем, но с таким подходом можно все объяснять политикой. Это неконструктивно».
По его мнению, проблема признания ингерманландских финнов связана с недостатком исторических, этнографических и культурологических знаний по конкретным народам со стороны властей: «У ингерманландских финнов есть все, чтобы стать коренным народом не только де-факто, но и де-юре. Тем не менее самым проблематичным для них оказалось доказать, что они ведут традиционный образ жизни».
Сам Харакка-Зайцев — ижор, который регулярно взаимодействует с ведомствами по вопросам коренных народов Ленобласти. Недавно в одной из дискуссий прозвучало, что ижоры интегрированы в общество больше, чем коренные народы Севера. «Ингерманландские финны и ижоры развивались между крупными просветительскими и торговыми центрами — Нарвой и Санкт-Петербургом. Это особенность места проживания этих народов. То, что по мнению некоторых среди нас больше людей, которые, скажем, пользуются смартфонами и имеют высшее образование, — ничего не значит».
Он объясняет, что каждый народ имеет свои особенности и нельзя на этом основании считать ингерманландцев и ижор менее традиционными, чем народы Крайнего Севера, Сибири и Дальнего Востока. Тем более это не повод для отказа ингерманландским финнам в статусе коренного малочисленного или ижорам в предоставлении их землям статуса территорий традиционного проживания. Подобные неаргументированные решения ограничивают права и развитие народа.
Дмитрий объясняет, что во многом по этой же причине еще как минимум шесть малочисленных народов — абазины, бесермяне, водь, нагайбаки, сету и шапсуги — обделены в правах и не могут в полной мере пользоваться гарантиями, предоставленными государством. Сам он считает, что представители власти должны перестать с опаской относиться к выполнению своих полномочий, ведь юридическое с их стороны признание — это защита исторической памяти и проявление настоящего патриотизма.
