18+
Завтра, 12 июня, в храме Всемилостивого Спаса в Митине простятся с писателем Анатолием Трушкиным, который ушел на 79-м году жизни после долгой борьбы с коронавирусной инфекцией. В какой-то момент ему показалось, что он победил, и все радовались, что случилось чудо. Однако это было лишь иллюзией. «Искренний, честный, порядочный», — так вспоминают о нем его друзья и поклонники. А еще необыкновенно скромный: ведь мало кто знает, что многие монологи, которыми сегодня так гордятся российские юмористы, принадлежат именно его перу!
Родился в Челябинске. Работал инженером на секретном заводе, но стал писать. Сотрудничал с Михаилом Евдокимовым, Яном Арлазоровым и Владимиром Винокуром. Вел «Голубые огоньки». Дважды удостоен премии «Золотой теленок» «Литературной газеты». О заслугах Анатолия Алексеевича можно вспоминать очень и очень долго, но ему бы это не понравилось... «Бывает, идешь по улице, все на тебя озираются, улыбаются, — рассказывал он о том, как рождается это фальшивое ощущение звездности. — И так до самого дома! А дома замечаешь, что твой костюм не в порядке…» Может, ну их, эти самые заслуги? Лучше вспомнить, о чем он думал и что чувствовал…
«Странно, что встречные женщины не падают в мои объятия»
«Мы все прекрасно разбираемся в других людях, особенно в их недостатках, и абсолютно не знаем себя. То есть, нам кажется, что знаем, но мы все ошибаемся. И я, как все, считаю, что я — очень хороший человек, справедливый, умный, красивый. И меня удивляет, почему это не бросается в глаза окружающим. Мне странно, что все встречные женщины не падают в обморок, объятые страстью. Странно, что Академия наук не обращается ко мне за консультациями. Странно, что птицы не слетаются приветствовать меня по утрам. И особенно странно, что меня постоянно обвешивают и обсчитывают, как будто сразу не видно, что это большой грех — обманывать такого замечательного человека. Но я думаю, что это все — ненужные подробности. Людям интересно узнать что-нибудь из тайных моих пороков — где, когда, с кем. По-черному ли пьет, вылезает ли из казино? Сколько приводов имеет? Вот что интересно!»
«Живой — и на том спасибо!»
«У нас любят из всего трагедию делать: «Грабят! Насилуют! Убивают!» Легко надо ко всему относиться, с юмором. Я тоже первое время, когда меня трамваем переехало, возмущался все: почему трамвай пустили без водителя?! Потом думаю: жив остался, и на том спасибо. И так почти без последствий — путаться только стал, забываю иногда, про что речь».
«Не умею воровать. Стыдно даже!»
«Чего я не умею? Врать, не моргнув глазом. Моргнув, могу сколько угодно. Пугаться, когда смотрю фильмы ужасов. Мне страшнее, когда слушаю наши последние известия. Я не умею долго огорчаться неудачам… своих соперников. Воровать не умею. Стыдно даже — сейчас вроде бы уже все воруют. Взятки брать не умею. Теоретически представляю — как, а практики никакой нет. Не дают. Я не умею противостоять обаянию своей жены, отдыхать не умею — я устаю на отдыхе и потом весь год отдыхаю на работе. Сидеть в засаде не умею, командовать армией, ловить удачу, смотреть на солнце, торговаться. Не умею настораживаться, когда обещают скорое улучшение в жизни. Я, наоборот, расслабляюсь, а в такие судьбоносные моменты надо собираться в кулак, потому что впереди — опасность. Не умею делать конфеты из ничего, доверять, но проверять, радоваться в одиночку, пить в одиночку, до сих пор не умею отдавать жене все, что заработал».
«Поставь рядом прохвоста и порядочного, ни за что не отличишь»
«Совершенно невозможно стало ориентироваться среди людей. Где честный, где жулик, кто прохиндей, кто более-менее приличный человек — все на одно лицо. Разве я не прав? Раньше поставь рядом прохвоста и порядочного человека — сразу видно было, где кто. Сразу! Сейчас — ни за что не отличишь. Иной раз очень хороший человек, но Господь такой рожей наградил, что люди как увидят, за кошельки хватаются».
«Мат не люблю, но уважаю, все-таки культура»
«Чего я не люблю? Манную кашу, революции, тараканов, обувь промокшую, осень, беспорядок не люблю, если где-то что-то плохо лежит — подберу. Уже это будет лежать не плохо, а хорошо, и не где-то — а у меня дома. Несмотря на патриотизм и на то, что тяга к беспредельному у нас в крови, почему-то не люблю наши цены. Все. Мат не люблю, но уважаю — все-таки своя необычная большая многовековая культура. Не люблю, когда официант подает счет, тяжелую работу не люблю, наказания, болезни. Не люблю похмелье, и даже не знаю, кто любит. Почему-то не люблю налоги, даже маленькие. Это странно, потому что маленьких всех любят — котят, волчат, змеенышей, крокодильчиков, а тут почему-то никаких чувств».
«Я самонадеян и бездарен»
«Моя слабость — это суеверие. Когда нахожу деньги, мне кажется, что это — хорошая примета. И наоборот — когда упаду, или обманут, или ограбят, считаю, что это — не к добру. Самонадеян. Я, например, почему-то уверен, что богатство не развратило бы меня, что допусти меня к казне, я воровать бы не стал. Трус отчаянный. Я боюсь с большой суммой денег гулять ночью по неосвещенным переулкам. Последнее время и без денег боюсь. Бездарен. Я уверен, что я не Гоголь и не Салтыков-Щедрин. Самоед. Все мне кажется, что я не Гоголь и не Салтыков-Щедрин. Капризен. И царизм-то мне плох, и коммунизм, и нынче опять как бы выжить — никак что-то мне никто не угодит…»
«Все мои помыслы на уровне божьих заповедей»
«У меня уже есть опыт пребывания в Коммунистической партии Советского Союза. Только туда я вступал по принуждению, иначе в то время можно было запросто лишиться работы, а я тогда как раз работал на телевидении. Сегодня же я стараюсь возвыситься над всей этой суетой, смотрю на нее как бы с высоты птичьего полета. Мои помыслы, как писателя, находятся не на уровне реализации программы какой-либо партии, а на уровне божьих заповедей. Но то, что я не ввязываюсь в политические игры, совершенно не значит, что я предпочитаю отмалчиваться и не высказывать своих убеждений».
«Главное — поступки, а не слова»
«Мой совет избирателям? Какими критериями руководствоваться? Простыми. Чем больше обещает кандидат — тем хуже, чем меньше у него судимостей — тем лучше, чем больше пьет — тем хуже, чем понятнее говорит по-русски — тем лучше. И совсем хорошо, если говорит мало, а делает много!»
«Русские не сдаются»
«Много спорим о свободе у них, у нас, а разница невелика. У них — живи, как хочешь, у нас — как хочешь, так и живи. Общее впечатление о нашей жизни? Оно давно высказано — «Умом Россию не понять». Русские не сдаются и идут вперед, пока не падают замертво: от усталости, пьяными или бездыханными».
«Дни аншлагов и камеди клабов давно сочтены»
«Я думаю, народ рано или поздно образумится, стряхнет с себя всю шелуху и потянется к высокому. Так когда-то было и с кино, и с театром. Мы ведь же тоже их потеряли на некоторое время, а сейчас снова начали появляться достойные фильмы и театральные постановки. То же самое, наверное, произойдет и с юмором. Его упадок был вызван естественной эволюцией. В свое время эстрада неистово ворвалась в нашу жизнь. И нельзя сказать, что она была вся глупая. Были и Жванецкий, и Арканов, и Горин… Но все же пошлость и упрощенность перевесили. А сейчас все эти аншлаги и камеди клабы активно подвергают критике за отсутствие в них умного и пристойного юмора. Так что дни их, наверное, сочтены. Им на смену должен прийти интеллигентный и глубокий юмор».
«Важнейшее из искусств? Ну тут все ясно»
«Важнейшим для нас сегодня несомненно является… порнография. Если основной творческий принцип реализма «о чем думаешь, то и показываешь», то основной творческий принцип порнографии — «чем думаешь, то и показываешь».
«Если просят починить кран, иду и чиню»
«Получили мы квартиру в новом доме. Еще не успели обжиться, а люди почему-то повалили ко мне со своими проблемами. Одному унитаз починить, у другого кран течет. Поскольку накануне мы с друзьями отмечали новоселье, я тут же сообразил, в чем дело. Спустился вниз и точно — висит объявление, типа у кого с сантехникой не лады, обращайтесь к Трушкину в такую-то квартиру. С одной стороны, розыгрыш вроде безобидный, но людям трудно отказать, если они обращаются за помощью. Так что пока не снял объявление, несколько заказов пришлось отработать».
«Пора пустить один слух»
«Пора пустить слух, что Христос странствует по Руси. Все стали бы вглядываться и замечать что-то человеческое в чужих глазах и что-то человеческое просыпалось бы в каждом.
... О чем я больше всего жалею? О том, что мало любил близких, которые уже ушли из жизни».
