18+
Отец Всеволод Чаплин — один из самых рок-н-ролльных священников Русской православной церкви. Яркий и остроумный клирик разбирается в современной музыке, театре и литературе, дружит с Псоем Короленко и порой становится жертвой папарацци на посиделках в московских интеллектуальных кабаках. Еще он часто говорит об атомных взрывах, уничтожении народов и государств, геенне огненной и других несчастьях, с которыми рискуют столкнуться люди, неправильно славящие Господа. Мы поговорили с отцом Всеволодом о его вкусах, увлечениях, взглядах и дороге к храму.
«До церкви жизни не было»
— Какой была Ваша жизнь до церкви?
— Жизни до церкви не было. Я стал верующим человеком в 13 лет. За исключением совсем юношеских поисков всю сознательную жизнь нахожусь в церкви. Будучи сыном неверующих родителей, скажем так, убежденно неверующего отца и полуверующей матери, я с 13 лет начал очень активно участвовать в церковной жизни. И уже с этого времени знал многих наших иерархов, духовенство, религиозных диссидентов, неформальную молодежь. Это было начало 80-х, и в церкви было много интересного. В церковную бюрократию я пришел в 17 лет, но при этом круг общения у меня оставался очень широким: правые и левые, либералы и консерваторы, люди разных возрастов. В этом смысле мало что изменилось с получением официальной должности.
— Какой была Ваша первая должность в РПЦ?
— Я работал в экспедиции издательского отдела Московского патриархата, вел подписку для зарубежных читателей на «Журнал Московской Патриархии». Вскоре начал писать какие-то статьи. Вот так это все и началось.
— Вы рассказывали, что много тусовались с неформалами. У них был хоть какой-то общий интерес?
— Нет, интересы были самые разные. Это были православные, католики, иудеи, баптисты, люди разных политических убеждений. Среди них было достаточно много монархистов, ориентировавшихся на Русскую зарубежную церковь, были, конечно, и люди либеральных взглядов. Многие уехали в начале 90-х на Запад: кто в Америку, кто в Израиль, кто в Европу. Так что публика была самая разная.
— Каких политических взглядов Вы тогда придерживались?
— Я пришел в церковь через ультраконсервативные круги в 1981 году. А вот в конце восьмидесятых, на волне стремительного обрушения советской идеологии, в нашей среде появилось довольно много людей либеральных убеждений, и я тоже начал их разделять. Тогда я познакомился с отцом Александром Менем, с молодыми экуменистами. Мы были отчасти западниками, отчасти сторонниками консервативных христианских ценностей и, конечно, ярыми антисоветчиками. Ходили по Красной площади и говорили друг другу: «Когда же, наконец, сюда упадут американские ракеты? Когда же сотрут с лица земли эту империю зла?»
Но начав в начале 90-х активно ездить на Запад, чтобы участвовать в разных экуменических мероприятиях, я полностью разочаровался в том, что там происходит, — там уже тогда было меньше свободы, чем у нас. Там было и есть очень много лицемерия, очень много имитационной христианской активности. И к 1993 году я полностью разочаровался в западничестве, а события октября-ноября того года окончательно убедили меня в том, что современный либерализм — это самая тоталитарная на сегодняшний день идеология, практически повторяющая опыт нацизма и тоталитарного коммунизма.
— В одном интервью Вы рассказывали, что у одного священника стреляли деньги на пиво...
— Речь шла о двух людях, которые там описываются. Один — отец Сергий Булатников, к сожалению, сейчас очень больной и совершенно забытый, в том числе и церковным начальством. Он нас немножко подкармливал, около него всегда было какое-то количество молодежи. И он действительно подкидывал нам на еду и на пиво, чем мы с радостью и пользовались. Был еще один персонаж, профессиональный нищий Игорь Ноткин, который был из нашей тусовки, наверное, человеком самым богатым — у него водилась даже валюта. Вот этого гражданина мы, конечно, раскручивали на выпивку. С удовольствием и всегда с хорошим результатом.
Фото: © GLOBAL LOOK press/Dmitry Golubovich
— Я, как человек менее церковный, чем Вы, с трудом представляю, как заставить священника подкинуть на пиво. Поделитесь опытом.
— Мы не то что стреляли — он сам нам подкидывал, это обычно была его инициатива.
— И он знал, на что пойдут деньги?
— Ну да, а что ж плохого-то? Иногда мог и сам угостить шампанским или кипрским вином. А сейчас у меня очень многие стреляют. Но, как правило, это профессиональные нищие. Стараюсь им подавать. Но не подаю тогда, когда вижу явную ложь. Например, просят в пятый раз на билет, а я знаю, что есть в Москве церковная служба, которая людям, действительно желающим вернуться домой, покупает билеты.
— Вы также рассказывали, что кончину Брежнева обмывали у синагоги. Что пили?
— Собирались мы у близлежащей школы, около памятника Ленину, иногда надевали на него кипу. Что пили, я не помню… Скорее всего, вино… Я в юности мог пить крепкие напитки. Потом от них почти отошел, но преимущественно мы предпочитали вино. Кошерного, конечно же, не было. То, что удавалось достать. В лучшем случае — кипрский мускат, советское шампанское. В брежневское время еще с этим было нормально. А потом началась горбачевская антиалкогольная кампания, и выбор стал совсем узок.
— У Вас, кстати, не было никогда проблем с употреблением в пищу кошерного или халяльного?
— Знаете старую загадку по поводу кухонь? Все халяльное не кошерно, все кошерное халяльно, но есть только одна вещь, которая не халяльна, даже если она кошерна.
— Вино?
— Да. В общем, если православный человек благословляет пищу перед едой, есть ничего не страшно.
— И если на Арбате кришнаиты яблочком угостят?
— Можно перекрестить и съесть. Только надо перекрестить.
— Вы когда-нибудь курили марихуану?
— Нет. Как-то эта субкультура мимо меня прошла. Один раз меня одноклассники в школе уговорили выпить эфедрин. Отрицательная реакция была — настолько сильной, что с тех пор никаких химических веществ я не употребляю, а к наркотикам никогда не было ни интереса, ни особого желания их пробовать.
— Это же какой-то стимулятор, по-моему?
— Это капли в нос. В восьмидесятые годы, когда мы учились в школе, значительное количество народу там потребляло эту дрянь. Я один раз выпил баллончик, и мне потом было настолько худо, что больше никакого интереса к этому продукту у меня не возникало.
Фото: © GLOBAL LOOK press
«Сегодня утром я пел кантату Баха»
— Какую музыку тогда слушали и как изменились ваши пристрастия с тех пор?
— Никак. Остались абсолютно прежними. Я лет с 14 ходил в консерваторию каждую неделю. Сейчас хожу пореже. Очень люблю Бетховена, Вагнера. Шостакович — мой любимый композитор, по крайней мере, считаю, что это единственное, что произвела русская музыка по-настоящему великого в XX веке.
Конечно, люблю Баха. Понимаю прекрасно, что он написал много проходных вещей, но даже они носят на себе печать большого, добротного таланта настоящего труженика, который, как известно, в один из периодов своей жизни писал по кантате в неделю. Понятно, что эти кантаты весьма и весьма однотипны. Понятно, что там почти нет гениальных озарений, но это очень добротная музыка. Я сейчас пытаюсь, наконец, после долгих отлыниваний ставить голос. Вот сегодня утром пел кантату Баха Weichet nur, betrübte Schatten. Вроде бы не гениальная музыка, но очень-очень добротная.
Считаю дутым авторитетом Моцарта: прекрасный мелодист, у него было несколько гениальных озарений, но вот абсолютно проходной музыки там очень много. Послушайте хотя бы его оперы. Только послушайте, а не читайте о них в «Википедии». У меня есть что-то любимое практически в каждом музыкальном стиле. Например, очень люблю Арво Пярта с его поставангардом. Что-то люблю из русского шансона. Высоцкого, конечно. Попсу, как заядлый альтернативщик, не почитаю, но какие-то вещи приемлю: например, Джо Дассена или Энгельберта Хампердинка. Если говорить о роке — ранний Queen, Led Zeppelin, Scorpions, Pink Floyd — все это, конечно, слушалось и переслушивалось со школьных лет и до сегодняшнего дня.
Вообще, если сидит какая-то компания, меня нельзя пускать к YouTube с подключенными колонками. Я замучиваю людей воспоминаниями из разных периодов истории музыки. Могу заставить людей слушать того же Псоя Короленко, затем Scorpions, Эдит Пиаф, дореволюционные марши, а потом, о ужас, врубить 15-ю симфонию Шостаковича. И вот тут вот компания уже злобно рассасывается.
— Как любовь к Псою Короленко сочетается с вашим православным фундаментализмом?
— Конечно, я не одобряю мата. Я считаю, что его нигде не должно звучать в общественном пространстве. Но Псой употребляет эти слова не ради дешевой популярности, как Шнур. Тем не менее я считаю, что все равно от этой лексики надо отходить. Собственно, он от нее практически и отошел. Он активный участник православных богослужений. В церковной среде его любят. Этот человек часто проповедует о Христе в аудитории, где никто другой этого делать не сможет: в клубах, в которых собирается скептически настроенная русская молодежь и не менее скептически настроенные 50-60-летние евреи. У него есть такая уникальная возможность.
Мы позавчера с ним пытались поразить друг друга знанием русской попсы, точнее, ее незнанием. Он сказал что никогда не слышал Стаса Михайлова, я тоже — знаю его только по афишам. Я его спросил еще, знает ли он Айдамира Мугу, — это было для него новым именем. Вот такие мы темные.
— А все-таки — как относитесь к современной российской поп-музыке? Что слушали, что нравится?
— Mujuice мне понравился. У него осмысленные тексты и, я бы даже сказал, некоторая тоска по совершенству. В клипе «Выздоравливай скорей» он поднимает в том числе тему смерти. А это показатель открытой души и серьезного ума. Человек, который не думает о смерти, скорее всего, зря живет. Mujuice — это, по крайней мере, интересно. Есть какие-то размышления в текстах, какая-то тоска по Эдему. А особенно эта тоска по Эдему чувствуется у Оксимирона. Люди явно взыскуют чего-то высшего, дай Бог, это когда-нибудь приведет к воплю к Господу, который он обязательно услышит.
У Ивана Дорна, Pharaoh, Хаски — довольно шокирующая эстетика. Может быть, без этого сейчас сложно докричаться до современного человека. Как в 60-е годы сложно было докричаться без рока, без жестких ритмов. В любом случае, в этой эстетике мне видится что-то отталкивающее. Что-то, может быть, связанное и с бесовскими подсказками. Но видно, что люди мыслят, что люди переживают несовершенство окружающего мира и окружающей жизни. Это уже неплохо.
Фото: © GLOBAL LOOK press
— А как Вам стихи и романы Владислава Суркова (помощника президента РФ)?
— Я его роман пробегал глазами — не могу сказать, что нашел его интересным. Вообще, к сожалению, мне некогда читать художественную литературу. Стихи не читал или они не отложились в памяти. Я к Суркову отношусь с уважением и некоторой симпатией. Он гениальный политический игрок, которому иногда, в некоторых вопросах можно верить и даже доверять. Но тексты просто не остались в памяти. Или я читал их недостаточно подробно.
Практический деятель, бюрократ, политик, администратор, увлеченный этими видами деятельности, редко в искусстве бывает чем-то большим, чем графоман. Я тоже пишу какие-то футурологические рассказики. Наверное, скоро выйдут очередные — под названием «Накануне Армагеддона». Но я не считаю это литературой. Просто нет времени учиться писать художественно: описывать природу, характеры, психологические сценки. Всему этому можно научиться, только жалко времени. Поэтому я просто приправляю футурологические сценарии примитивным сюжетом. Считаю это пока достаточным. Конечно, это не литература, это предостережение о том, как могут развиваться события в мире.
— Вы смотрите какие-нибудь сериалы?
— За последние 25 лет я не смотрел ни одного сериала. Исключением может быть только «Молодой папа» — Сергей Минаев попросил написать рецензию для Esquire. Отсмотреть 10 серий было для меня довольно большим челленджем. Пришлось это делать в три или четыре захода.
— Что скажете про фигуру молодого папы? Некоторые говорят, что он антихрист.
— Фильм — очень интересное явление. С одной стороны, автор отвечает на возникающий в том числе в западных странах спрос на религиозную строгость, религиозный радикализм. На расставание с угодничеством перед миром сим, который больше всего ценит свободу грешить. На расставание с релятивизмом. С другой стороны, в сериале идет очень тонкая игра, а Ватикан показывается с симпатией и со знанием дела. Так, характер тамошнего госсекретаря списан с двух реальных людей, занимавших эту должность – кардиналов Содано и Бертоне.
Кое-какие вещи там утрированы. Но вот то, что молодой папа, возможно, антихрист — это мысль, которая меня посетила после просмотра сериала. И я не исключаю, что следующий сезон может чем-то подобным кончиться.
— Вы говорите, что многие католические образы в сериале выписаны с симпатией. А как Вам сцена встречи патриарха и папы?
— Тут проявляются очень поверхностные знания о нашей церкви. Если то, что там показывается, сравнить с реальной встречей папы и патриарха, то как раз можно было заметить, что наш патриарх ярко говорил, а папа повторял какие-то банальности, молчал. Патриарх Кирилл, конечно, умнее Франциска на голову. Вообще, на встрече с любым католическим папой такого шаблонного дурачка, каким был представлен в фильме патриарх, трудно себе представить. Другое дело, что ватиканская бюрократия при реальной встрече нас переиграла. Мы получили стеклянные бусинки, то есть сиюминутный пиар, пару строчек в энциклопедии и некрологе, а они получили прикрытие своей миссионерской деятельности в России, на востоке Украины, в Белоруссии.
Три наших последних патриарха совершенно не похожи на ту дебильную карикатуру, которая в сериале предложена. Кстати, если не брать патриарха Пимена — человека трагической судьбы, но очень простого, даже я бы сказал, простоватого — два наших патриарха, недавно скончавшийся и нынешний, гораздо глубже и серьезнее последних римских пап. Исключение — Бенедикт XVI, человек с тщательно проработанной системой убеждений, человек чести, очень верный своим взглядам. Но неслучайно этот человек сказал несколько дней назад: «Лодка католической церкви набрала столько воды, что может скоро перевернуться».
Фото: © GLOBAL LOOK press/Daniil Ivanov
«Добрый человек без истинной веры однозначно отправляется в ад»
— Почему церковные голоса так часто говорят про кару и так мало про любовь?
— Но ведь Божия кара — это проявление любви. Любовь, позволяющая ребенку засовывать пальцы в розетку, — это не любовь. Если человек совершает смертный грех, его нужно остановить и побудить к покаянию. Иногда Господь это делает легким дуновением ветра, через улыбку святого или просто верующего человека. Когда-то Господь делает это через свое грозное предостережение, когда-то через бедствие, в котором гибнет огромное количество людей. Когда-то через болезни и иные испытания, выпавшие на долю человека. И все это не зло, а проявления любви. Бог есть любовь. Но не всякая человеческая любовь есть Бог. Божия любовь имеет цель — привести человека в вечное Божие Царство. А туда не войдет ничего грешного, ничего, не имеющего истинной веры.
— Как я понимаю, одна из основных задач церкви — это проповедь...
— Задача церкви — привести человека в Царство Божие. Очень часто это можно сделать только через болевой шок. Потому что образ жизни большинства современных людей однозначно обрекает их на ад, если они не покаются. А покаяние — это всегда изменение. И поэтому человеку надо очень ясно сказать, чтобы не было иллюзий: не имеющий истинной веры или восторженно грешащий человек не может войти в Царство Божие. Он однозначно будет в аду.
— А если постоянно внушать людям страх, это не отвернет их от веры?
— Это не страх, это правда. Человек должен знать, что Царство Небесное силою берется, как говорит сам Господь Иисус. И «позитивчик» на фоне нежелания отказаться от греховного образа жизни, от заблуждений в вере или от неверия — это всегда самообман. Это хуже, чем земная смерть. Если человек считает, что греховный образ жизни — это нормально, если он считает, что нет разницы, во что верить, — значит, он находится в состоянии смертельной угрозы. Это его мировозрение нужно обязательно разрушить. Иначе он теряет нечто большее, чем земную жизнь. Он теряет жизнь вечную. Мировоззрение людей, которые считают, что Богу безразличен грех, нужно разрушить всеми возможными средствами. Мировоззрение человека, который считает, что все веры истинны, — нужно разрушить всеми доступными средствами. Без этого любой «позитивчик» будет только опаснейшим обманом.
Человек, который делает формальные добрые дела и не имеет истинной веры, однозначно идет в ад. И если он считает, что этими добрыми делами уходит от ада, он находится в состоянии опаснейшего заблуждения, которое нужно обязательно разрушить самыми жесткими методами.
Фото: © GLOBAL LOOK press
