18+
Принято считать, что современные художники — это враги Церкви. Еще бы! Верующий человек старается взращивать в себе умиротворенность и благоговение, различать высокое и низкое, укрощать гордыню, бороться с прелестью. А современные художники только и делают, что все критикуют, разбирают и ставят под вопрос, в общем, живут в мире хюбриса и прочих интеллектуальных аффектов. Даже те представители образованного класса, которым шутка про отличия перформанса от инсталляции уже не кажется такой искрометной, видят определяющим признаком современного искусства надругательство над святынями, оплевывание ценностей, изнасилование разума. Почему-то людям кажется, что современное искусство — это Павленский, Пуськи и Полина Музыка, хотя на самом деле это просто симпатичные вещицы, забавные каламбуры и креативные решения. Только не тупо дизайнерские, а именно инновационные, дискуссионные, поисковые — с перчинкой, с процессуальностью.
Вот, скажем, идешь ты по пространству и видишь перед собой колонну из клетчатых хозяйственных сумок. До самого потолка! Это не просто работа, это повод задуматься: о рабском труде мигрантов, о челноках, о 90-х, о бедности и неравенстве, о ВИЧ и гепатите, о наших разваливающихся пятиэтажках. И про все остальное тоже можно рассуждать в таком ключе. Вот, скажем, черепаха, инкрустированная стразами, ползает по полу, пускает пузыри из средства для мытья посуды. Что она хочет нам сказать? Она хочет нам рассказать о богатых и вульгарных домах новых русских.
А может ли современное искусство рассказать о том, как правильно славить Бога? В последние 20 лет некоторые художники пытались нащупать какую-то почву для такого разговора. Так, многие помнят мощный иконокластический жест Авдея Тер-Оганьяна на выставке в Манеже в 1998 году. Однако мало кто знает, что впервые нечто подобное художник проделал за год до этого — на биеннале в Черногории. Тогда группа монахов с палками ворвалась в пространство и потребовала убрать безобразие. Художники, посетители и арт-функционеры оказали монахам сопротивление, завязалась нешуточная потасовка, на подмогу братьям стали подтягиваться чернецы из других окрестных монастырей. Монахи объявили, что сожгут выставку, да и весь город Цетине. Жители в ответ пообещали взяться за оружие. Черногорский митрополит Анфилохий предал художников анафеме и пристыдил принца Николу Негоша за то, что он все это организовал. В общем, пришлось закрывать досрочно.
Именно тогда некоторые из современных художников осторожно высказались в том смысле, что монахов можно понять. Они говорили так: «Сербы в одиночку противостоят всему западному миру, они наши братушки, братики, брательники. Так нас любят! Видят в нас своих единственных заступников перед Западом! А мы? Эх мы...» Тер-Оганьяна порядком злил подобный коллаборационизм. Монахи — ладно, но коллеги по цеху?! Но члены профессионального сообщества?! Ведь ясно же, что это вполне нормальный жанр — исследование практик поругания: правил, институтов, традиций. На выставке был действительно хороший, качественный разбор: поругание матери, поругание ветеранов, поругание Христа. А эти — прямо как неродные...
На постере черногорской выставки была работа Александра Косолапова «Икона-икра». Это такой коллаж, где вместо лика Богородицы с младенцем — россыпь знаменитого русского деликатеса. Смысл в том, что в советское время люди поклонялись дефициту, а также в том, что некоторые вместо личностного Бога обращаются к какой-то холодной, космической пустоте.
Именно эта работа стала хедлайнером выставки «Осторожно, религия!», в 2003 году собравшей наиболее сильные высказывания о Боге, душе и вечной жизни.
Ту выставку разгромила группа алтарников из храма Святителя Николая в Пыжах. Их пробовали судить, но в итоге признали, что уничтоженные экспонаты не имели художественной ценности, а наоборот, оскорбляли людей, то есть ликвидация работ как раз служила восстановлению законности и порядка.
Через несколько лет современные художники вновь решили пригласить православных людей к диалогу, стали показывать им те же самые работы через дырочку: припрятали все экспонаты за ограждением, чтобы их можно было увидеть только через небольшой глазок. Кураторы Ерофеев и Самодуров тут же оказались на скамье подсудимых по статье 282, а культурная общественность принялась их защищать.
Попытки диалога на этом, конечно, не закончились. Так, одна московская арт-группа очень долго репетировала акцию в честь интронизации патриарха Кирилла. Во время церемонии планировалось облить ХХС фекалиями из брандспойта. Уже даже сточные воды в Гурьянове заказали, но что-то не срослось.
Общение между верующими и художниками было настолько плотным, что последние начинали всерьез проникаться речами своих оппонентов. Я сам наблюдал, как Антон Николаев изучает ларьки с церковной утварью и пытается сложить пальцы как на иконе. Православные изучали науку перформанса, художники изучали церковный сленг. Конечно, в своем роде, это был диалог.
Гор Чахал: У нас 37-й год, только с другой стороны
В самый разгар дела Ерофеева — Самодурова некоторые художники решили сменить тон. Они организовали в притворе храма мученицы Татианы при МГУ выставку «Двоесловие», на которой не было ничего обидного. За этой сменой коммуникативной стратегии стоял художник Гор Чахал. Диалог Церкви и современного искусства — это его любимая идея с тех пор, как он сам стал христианином, увидев кадры землетрясения в Спитаке.
Тем не менее вышло так, что в экспозицию вклинились несколько нераскаявшихся художников с «Запретного искусства — 2006». Некоторых священнослужителей подобное просто взбесило. «Это сдача всего достигнутого, всего завоеванного», — сокрушался священник Александр Шаргунов — отец писателя и депутата и довольно консервативный клирик, чьи алтарники как раз и атаковали в 2003-м Сахаровский центр. Ну, шутка ли, в притворе храма была выставлена хоругвь с выведенными на ней славянской вязью словами «Спасайся, кто может!»
Похожие проекты у Чахала были и раньше. Так, в 2008 году колоссальный скандал разгорелся вокруг выставки «Хлеб и Вино, и Мать-Сыра-Земля» на «Винзаводе». Там была жуткая путаница: то ли кураторы заставили его спрашивать разрешения у РПЦ, то ли он сам принял решение испросить благословения у Патриархии ради пиара. Кто-то и вовсе утверждал, что Чахал «агрессивно пьет» и «находится в мутном сознании». Так или иначе, сразу после выставки Чахал организовал в квартире литературоведа Николая Котрелева круглый стол о живительной силе духовной цензуры и о христианском современном искусстве вообще.
Год спустя у Чахала была выставка «Дары», потом выставка «Христоцентризм», выставка «Апофатика», выставка «Византия Ру», а в 2015 году все заглохло. Если раньше стена непонимания была лишь со стороны институций и галерей, то с началом украинского кризиса свиньей выстроилась и Церковь. «Выставляюсь сейчас только за границей. На родине выставок нет», — сокрушается Чахал.
Он называет христианское современное искусство «немощным» трендом: «На выставку «Дары» в 2013 году мне удалось собрать около 50 художников. Половина – светских, половина современных иконописцев. Причем светских я, можно сказать, притянул за уши. Людей, которые реально пытаются работать в этом направлении, можно пересчитать по пальцам. Возможно, одной руки».
Коллекционеры христианское искусство не покупают, государство тоже воротит нос. При этом ненависть и ожесточение со стороны либеральной, левацкой, секулярной, западнической арт-среды только нарастает. Ведь Чахал не какой-то маргинал, самородок или человек из Петербурга, а именно этаблированный, признанный, известный художник московского круга. Отчуждение было и раньше, но после украинской войны начался просто какой-то 1937-й год, «только с другой стороны».
«Митрополит Иларион в прошлом году открыл Черниговское Патриаршее подворье. Я был на открытии. Обещали делать выставки современного искусства. Тишина. Был серьезный слух, что епископ Тихон (Шевкунов) хочет иметь православный павильон на Венецианской биеннале. У Ватикана уже четыре года есть», — рассказывает художник.
Однако церковь Чахал не обвиняет. Клириков можно понять: они боятся новой волны критики справа, обвинений в экуменизме, в очередной сдаче позиций. В любом случае церковь всего лишь тормозит диалог, а вот заправилы светской культуры активно ему противодействуют. «Выставку сделать невозможно. Галереи и музеи говорят, эта тема их не интересует. Раньше говорили, что опасаются реакции православных, а когда я получил поддержку в церковной иерархии, стали открыто говорить: нам это не нужно, не интересно», — отмечает художник.
В последнее время Чахал по мере сил боролся с «Матильдой» и стереотипами либеральной публики, в соответствии с которыми евреи никогда не занимались ритуальными убийствами христианских младенцев. На своей страничке в Facebook он приводит интересные дореволюционные документы, согласно которым в ХIХ веке некоторые евреи действительно мучили и убивали русских детей, используя их в зловещих обрядах. При этом царское правительство вовсе не поощряло черносотенные настроения, а наоборот, издало указ: без веских доказательств евреев в убийствах не обвинять.
Константин Звездочетов: Я комик, а не юродивый!
«Я очень хорошо отношусь и с удовольствием смотрю на практику «Гора», но мне кажется, что это немножко профанация. В первую очередь профанация христианства», — говорит Константин Звездочетов. По его мнению, в известном смысле все современное искусство — христианское. «Оно занимается деконструкцией всевозможных сует и ложных кумиров. По крайней мере, та часть, которая занимается деконструкцией, говорит о тщете бытия. Конечно, есть и другое современное искусство, которое что-то утверждает, декларирует, — вот оно сейчас обратилось против церкви», — поясняет художник.
Звездочетов, как и Чахал, — признанный автор, классик. Он хорошо продается и хорошо выставляется. Его все знают. Звездочетов — православный человек.
В 2012 году он вместе с другим художником, Дмитрием Пименовым, а также православным акционистом Дмитрием Энтео участвовал в круглом столе на тему возможных коллабораций с клириками. Если «Двоесловие» проходило на фоне скандала с Ерофеевым, то круглый стол на тему радикального православия шел под аккомпанемент процесса над «Пусси». Кажется, всякий раз, когда отношения между Церковью и интеллигенцией обостряются, откуда-то возникают миролюбивые художники-христиане со своим фирменным «Ребята, давайте жить дружно!».
При желании любой может найти запись этого мероприятия, на которой Пименов, потрясая коммерсантовским анонсом события, кричит: «Вот оно, медиаискусство! Еще ничего не произошло, а пресса уже пишет о нас как о явлении, движении, группе!» За полтора часа заседания доска оказалась испещрена всеми возможными символами, а по итогам было решено прийти к антиклерикалам с какой-нибудь акцией «в гости». Ну то есть прямо домой — на «Винзавод», там, в «Артплей», на «Фабрику».
Годы спустя Звездочетов признается, что так и не понял, зачем освятил своим присутствием это собрание. «Я никогда не понимал, что такое христианское современное искусство, собственно, хотел понять, потому и присоединился в свое время к Пименову с Энтео. Но у них все осталось на уровне деклараций. Собрались, заявили о себе, да как-то все и рассосалось, Энтео занялся своими перформансами, у Пименова возникли проблемы со здоровьем. А я просто не понимаю. Ну вот есть иконописцы, есть Нестеров, Васнецов, это — христианское искусство», — рассуждает Звездочетов.
Конечно, художник может быть христианином. Но клоун тоже может быть христианином. Это же не побуждает нас говорить о христианском цирке. Зачем уподобляться «христианским сапожникам», которые меняют на обуви текстуру подошвы, чтобы не выходило так, как если бы вы в ходьбе «попирали крест».
Другая причина, по которой Звездочетов дистанцируется от концепции христианского современного искусства, — особенности персонального стиля: «У меня репутация пересмешника, так что если я начну что-то делать, это будет восприниматься как издевательство. Даже если я буду по-честному делать. Ну вот бывают юродивые. Но я комик, а не юродивый! А православный клоун — это не очень смешно. Поэтому в быту, в жизни, я плохо, как могу, но практикую. А искусство — это просто мое ремесло, я занимаюсь тем, что у меня лучше всего получается».
Звездочетов считает, что одна из причин, по которым христианское современное искусство «не взлетело» — противоречие между личным характером отношения к Богу и публичным характером художественной практики. Ну а кроме того, это элементарно страшно: не будучи уполномоченным, не имея сана, всегда есть риск наговорить лишнего, а ведь на том свете придется отвечать за каждое слово, каждый жест.
Вместе с тем Звездочетову бы очень хотелось, чтобы христианское современное искусство было и чтобы оно было хорошим — примерно как советское кино 60-х. Но в нынешних обстоятельствах это практически невозможно: «Современное искусство — это же секта. Если отъехать чуть-чуть от Москвы — его никто не любит и не понимает. В Москве, Питере и еще нескольких больших городах появился слой людей, которые его любят, но вообще, это секта. И у этой секты тоже есть свои обязательства. Вот жопу показывать можно, а быть сентиментальным нельзя. Тут тоже есть своя рутина и свои каноны, не потому, что так надо, а потому что так сложилось. Современная культура все время пытается найти дополнительные степени свободы, а на самом деле у нее у самой есть ограничения. Кощунствовать можно, а елействовать — нежелательно».
Дмитрий Пименов: мы все должны стать Милой Одеговой
«Моего друга Костю Звездочетова, конечно же, нельзя назвать православным художником. Он воцерковленный человек, но он занимается искусством середины 80-х годов прошлого века», — подтверждает знаменитый акционист Дмитрий Пименов, которого в последнее время ассоциируют с Дмитрием Энтео.
На деле у Пименова с Энтео довольно мало общего. Энтео — человек без прошлого, выскочка, медиавирус, буквально за пару лет обживший наши головы и ставший привычной частью культурного ландшафта. А Пименов плоть от плоти одного из наиболее признанных культурных трендов, четко встроенного во все структуры символического наследования. Они с Бренером написали книжку про красное авто, белый пистолет, экстазы, аффекты и женщину, у которой вместо сосков были глаза.
И все же Пименов всегда выглядел безумным даже на фоне московских акционистов — довольно рассудительных, будем честны, людей.
Кто холодной зимней ночью идет топиться в пруду? Пименов. Кого кинокритик Юсев пытается на своих плечах вынести из магазина «Фаланстер»? Скорее всего, Пименова (ну ладно, тут сложно сказать). Но если в торговом центре взорвали петарду, все в бешенстве, а публицисты на радио заходятся в визге: «Посадить! Расстрелять как бешеного пса! Ходынка ведь могла случиться!» — то вопросов уже никаких. Болотные активисты отловили на проспекте Сахарова «нашистского провокатора»? Ну, понятно.
Акции Пименова всегда вдохновляли и подкупали именно тем, что были по-настоящему дурацкими, несмешными и сумасшедшими, причем совсем не в том смысле, в котором это слово постоянно употребляет Юрий Дудь.
Как и остальные православные художники, Пименов не отрицает, что современная арт-среда совершенно не располагает к христианской проповеди. «Конечно, более-менее мягкие авторы, вроде того же Чахала или Алексея Беляева-Гинтовта, могут выставляться под тем соусом, что «Да это такая игра, мы можем себе это позволить!»
При этом за спиной у них все равно будут покатываться со смеху: мол, вот ведь забавные зверюшки.
«Современного православного искусства практически нет. Единственным примером можно считать акцию, в ходе которой Мила Одегова разбила какую-то тарелку в Музее Сидура», — говорит акционист.
В разговоре со «Штормом» и Энтео, и Пименов наперебой доказывали, что именно за Одеговой — будущее современного искусства. «Искусством является не только то, что она пришла и размахивала тарелками и кусочком линолеума, вокруг чего было закручено уголовное дело. Духовная революция Милы Одеговой, то что произошло с ней в выставочном зале «Манеж», — это все не картинки, которые можно выставить для организации культурного досуга. Если лайф-арт в традиционном леволиберальном смысле — это искусство жизни, то христианский лайф-арт — это искусство жития», — полагает Пименов.
Мила Одегова — это бывшая соратница Энтео, та самая девушка с фотожаб «Моя матка принадлежит церкви и государству». Недавно она исключила Энтео из созданного им самим движения «Божья воля» за связь с Марией Алехиной и сама возглавила эту виртуальную организацию.
Другое начинание, которое греет душу перформансистов — группа «Синий всадник». В смысле не тусовка Кандинского, а одноименный арт-дуэт середины 10-х. Это два мальчика — Олег Басов и Евгений Авилов, которые ходят по улицам и все освящают. «Всадники» освещали «Черный квадрат», освящали мавзолей Ленина, за что отсидели 10 суток в спецприемнике. На выходе им рукоплескала толпа казаков и члены оргкомитета за вынос Ленина.
«Это вот вам, архангел Михаил, прибивающий нашего пациента», — протягивал мужчина сувенирную фигурку с выгравированными именами героев.
«Позвольте вручить вам знак Добровольческой армии, знак всех тех, кто бил и продолжает бить большевистскую сволочь!» — ластился к молодым людям завсегдатай крестных ходов и молитвенных стояний против «Матильды».
Архангела приняли, а орден брать не стали. У Авилова просто предки за красных бились, поэтому он считает, что среди них не одни сволочи.
К сожалению, ребятам пришлось уехать из России из-за развязанной против них кампании травли. «Были нападения в подъездах, репрессии со стороны правоохранительных органов», — рассказал «Шторму» Энтео.
Пименов говорит, что называть акционистов 90-х годов юродивыми — большая ошибка. Ведь быть юродивым — это не значит исполнять конвенциональные, социально одобряемые перформансы на потеху либеральному истеблишменту. Быть юродивым — это как минимум быть Милой Одеговой.
«Почему нет христианского современного искусства? Потому что начиная с 60-х, когда авангардное искусство начали покупать очень активно, когда оно стало некоей особой биржей, сформировался класс людей, которые извлекают смыслы из истории: критиков, кураторов, завсегдатаев круглых и квадратных столов, где вырабатывается во-первых, тусовка, а во вторых бла-бла-бла вокруг этого. Старые структуры не могут оценить новое искусство, а новые еще не оформились. Христианское искусство возникнет тогда, когда появится христианский дискурс вокруг искусства. А этот дискурс возникнет, потому что большинство людей в нашей стране — православные», — считает художник.
По его словам, утверждения о том, что православных не более одного процента, основаны на ложной посылке о том, что церковь — это некая терапевтическая община, и для того чтобы быть христианином, надо непременно жить активной литургической жизнью. Если же брать церковь за «некую реальность», то всякий человек, который зашел в храм поставить свечку, уже неизбежно православный.
«Православное сообщество растет — и без художественной практики, которая воспримет весь опыт искусства ХХ века, перформанса и лайф-арта вообще, точно не обойдется. Но вокруг этого должны возникнуть новые круглые или квадратные столы, новый интеллектуальный класс», — утверждает художник.
Пименов уверен, что ищущих молодых людей будет все больше отталкивать «левая» идеология. Сочетание идеалов Баадера — Майнхоф и Павки Корчагина с удобной вовлеченностью в современную среду будет вызывать у них чувство гадливости. А что касается самих словечек типа «перформанс» или «современное искусство», то это просто условные термины, которые вряд ли уже будут еще кому-то светить как маячки в конце 80-х: «Ой, какое открытие! Ой, как так можно жить!» Оказывается, нет, это не открытие, это тот же совок, только в более любезном исполнении».
«Пименов — своеобразный, — делится молодой автор Павел Щепкин. — Но он, безусловно, не является христианским художником. Он просто такой человек. Он безусловно талантливый, особенный. Но я лично не могу встроить его в дискурс современного искусства, которое соотносилось бы с верой». Между тем Гор Чахал и, к примеру, Ирина Затуловская вполне успешно отразили опыт веры в своих работах. «Единственное, в художниках подобного круга мне не нравится то, что когда речь заходит о вере, в искусстве не остается ничего, кроме славословий. А оно все-таки должно смотреть на вещи по-разному — и в том числе критически», — считает наш герой.
Сам Щепкин — не особо знаменитый. Выставлялся в центре Шемякина — участвовал в выставке о метафизической голове. А вообще, о нем известно лишь то, что раньше он много выпивал и думал о суициде. Оказавшись в церковной ограде, исправился, но каноническое искусство ему со временем приелось. И тогда художник начал придумывать что-то свое. Скажем, на иконах для людей Бога изображают таким, каким мы его видим, а Щепкин, наоборот, пишет иконы для Бога: изображает на них людей такими, какими они видятся Вседержителю. «Я, конечно, вдохновляюсь религиозным искусством, но сказать, что у меня ангелы на холстах, — такого, конечно, нет. Речь не идет о том, что я хоругви какие-то пишу, но у меня есть цитаты из иконографии», — поясняет он.
Щепкин признается, что не принадлежит и не хотел бы принадлежать ни к какому кругу. Просто никто не нравится — очень низкий уровень у всех, да и вообще: либо подворовывают идеи, либо занимаются публицистикой. «Я прихожу на выставку, а мне вместо произведения диски продают или рассказывают о том, как сложно сегодня оставаться самим собой. Я говорю: «А работы-то где?» А мне говорят, что этот рассказ и есть работа. К такому современному искусству я никакого отношения иметь не хочу», — возмущается художник.
Разве что Ринат Волигамси хороший, эти его работы с военными.
Щепкин считает, что художники с выставок Ерофеева были поверхностными скандалистами, которые не имели опыта веры и работали с религиозными артефактами так, как если бы это были привычные им лозунги и плакаты. А у Гора Чахала ничего не вышло уже из-за зашоренности Церкви. Так что отторжение идет с обеих сторон, противоречия нарастают, а потому диалог крайне затруднен.
Но это не значит, что он невозможен. Щепкин подчеркивает, что в мире есть не только Маурицио Каттелан и Андрес Серрано со своим «Христом в моче». Тысячи художников заняты совсем другими вещами, среди них много верующих людей, и их работы вовсе не противоречат религиозному миросозерцанию. В конце концов, можно вспомнить, что христианская икона тоже в свое время здорово шокировала античный мир. А ведь именно из нее вышел русский авангард, от которого отстраивает себя современное искусство.
