18+
В последнее десятилетие Москва демонстрирует самые высокие темпы строительства храмов в своей истории. До этого церкви так же динамично возводили только в 1680-е годы. В ходе реализации программы «200 храмов», стартовавшей в 2011 году, в Москве стали одна за другой появляться гигантские и однотипные постройки. Хотя сами священники вовсе не против нового и прогрессивного дизайна. Некоторые даже предлагают свои концептуальные решения. Правда, реализовать их все сложнее — до окончания программы остается всего 30-40 храмов. Удастся ли в оставшееся время создать выразительный нетиповой проект, Daily Storm выяснял у архитектора Даниила Макарова, участника программы «200».
— Когда прогуливаешься по разным районам Москвы, то складывается впечатление, что нынешняя церковная застройка везде очень шаблонная, громоздкая...
— И почти всегда скучная и неуместная.
— То есть так и есть?
— В общем и целом — да. Программа «200 храмов» задумывалась как масштабный проект по быстрому возведению недорогих храмов шаговой доступности. Формально в Москве не так уж мало церквей, но до начала программы большинство из них находились в центре, где малая плотность жителей, а в спальных районах храмов действительно не хватало. Хотя, на наш взгляд, 100-150 сооружений было бы вполне достаточно.
Сейчас можно выделить четыре этапа развития этой программы. Сначала решили строить типовые храмы из бетонных панелей, простые в сборке. В качестве шаблона взяли усредненный вариант соборов XVI века. Но скоро стало понятно, что это совсем не дешево: небольшой объем строительства не давал экономии на тираже, в итоге храмы получались дорогими и безликими.
Потом решили отбирать лучшие авторские проекты. И это тоже оказался тупиковый путь. В качестве образцов чаще использовались маловместительные и высокие исторические храмы, которые сложно содержать приходу. Третий этап — храмы-комплексы, которые реагируют на городскую среду и пытаются как-то оптимизировать пространство вокруг себя (например, церковь на Ходынском поле — «кубический» храм перед «кубическим» торговым центром). Они выглядят интереснее, но все еще придерживаются исторических форм. Сейчас четвертый этап: архитекторы посмелее экспериментируют с дизайном. Так появляются проекты типа храма на Верейской улице или недавний проект храма Воздвижения Креста Господня в Митине.
— Кто финансирует строительство храмов и откуда на это берутся деньги?
— В столице при патриархии создан Фонд поддержки строительства храмов города Москвы, но из него оплачивается только разработка проекта. На строительство же настоятель часто вынужден искать деньги сам. И это большая боль. Век спонсоров проходит, приходится собирать деньги краудфандингом или сотрудничать с мелким бизнесом. Иногда формируются фонды или храм берет под опеку крупная корпорация, например, «Росатом» (как в случае Казанского храма в Дивееве).
Кроме того, все храмы, которые строятся по программе «200», — они здоровые, и у них есть два больших недостатка: здания совершенно не «гибкие», их сложно реконструировать в случае роста или сокращения прихода. А второе — они не энергоэффективны. Приход, вместо того чтобы развиваться и выстраивать собственную экономику, тратит огромные деньги на содержание храма. Нужно протопить гигантскую высоту и площадь. Из-за чего многие приходы находятся на грани выживания.
— А бывает такое, что приходит частное лицо и заказывает себе церковь, при этом не чуждаясь каких-то новых решений?
— Сейчас такие заказчики появляются. Чаще всего это люди из IT-структур. Они выросли крупными специалистами и где-нибудь на малой родине хотят построить небольшую церковь. И иногда выбирают современные проекты.
— А как священники относятся к вашим проектам: поддерживают, проклинают?
— Священники, кстати, стали более открыты. На мой взгляд, основное, что мешает заниматься современным строительством, это самоцензура на всех уровнях. Если священник хочет современный храм, он трижды подумает, как отреагирует начальство и нужно ли ему срывать сроки из-за долгих согласований. Епископ, когда одабривает проект, также подумает: повлияет это на его репутацию или нет. И так на всех ступенях.
Когда я подавал проект храма в Северном Тушине, финансово-хозяйственное управление РПЦ утвердило его почти сразу, даже сказали: «Отлично, нужно больше простых и экономичных решений». А в Мосархитектуре напряглись: «Пройдет ли, одобрят ли в РПЦ?»
На самом деле, в церковной среде с удовольствием обсуждают проекты. Иногда сами настоятели предлагают какие-то нестандартные вещи. Например, в деревне Ефимово Московской области священник очень хотел сделать часовню с раскрывающимся низом, что позволило бы летом проводить богослужения на улице, а часовню в таком случае превратить в алтарь.
Патриарх тоже, судя по всему, открыт к новым работам. Проекты храма в Северном Тушине и православной церкви в Рейкьявике были одобрены без проблем.
— Насколько вообще конкурентен рынок церковной архитектуры? Одни ли и те же люди получают заказы?
— Да, есть костяк архитекторов. Отчасти это понятное устройство рынка: заказчик не пойдет к неизвестному мастеру. А светские архитекторы вытеснены из конкурса культурной ситуацией в церкви, где главенствует запрос на возведение старых форм.
— И все-таки, если церковь не против новых решений, почему так сложно преодолеть историзм?
— Даже если бы в СССР не было периода гонения и атеизма, мы все равно бы пришли к тому, что в 90-е мы воспроизводим исторические стили. Это одно из направлений постмодернизма. Следование историческим постройкам — достаточно крупное течение во всем мире, начиная с 80-х годов. Во-вторых, гонения кончились, и церковь, «израненная», стала приходить в себя, отсюда — ностальгия по дореволюционному времени и желание восстановить утраченную культуру. Наконец, в условиях пестрой разнородной городской среды, каждое направление выбрало себе отличительный, знаковый стиль. Все аэропорты — это хай-тек, офисы — «модернизм», банки позволяют себе игру с элементами исторических фасадов. Для православных храмов идеальной находкой также стало строительство в исторических стилях. Долгое время стратегия работала, пока не столкнулась с современной реальностью: ростом тарифов, экономикой прихода, наличием внехрамовой приходской активности.
— Храмы по вашим проектам действительно более компактные. Это признак того, что приход редеет?
— Нет, большинство проектов подготовлено для сельской местности. Поэтому вместимости в 100-200 человек вполне достаточно.
Есть заказчики и архитекторы, которые пытаются тягаться высотой храма с высотой окружающих домов. Но в информационный век важен не размер храма, а вся ли информация о нем есть в Google и «Яндексе».
— А вы не думали создать проект для иных религиозных организаций, тех, кого в народе попросту называют сектами? Анастасийцев, кришнаитов, пятидесятников?
— В силу личных мировоззренческих причин, наверно, я смог бы проектировать культовые сооружения только для христианских конфессий.
— За этот год можно выделить три крупных события, связанных с церковным строительством: митинги за сквер в Екатеринбурге, обсуждение парка «Патриот» и планы по созданию «православного Ватикана» в Сергиевом Посаде.
Вы следили за ситуаций в Екатеринбурге? Как вам храм?
— Обычное русско-византийское уныние.
— Откуда появляется конфликт с парковыми зонами, почему РПЦ каждый раз так тянет на природу?
— Дело в том, что земля стоит на балансе у города, а город – это бюрократический аппарат. Он выделяет под храм некоторую территорию, и как правило делает это исходя из того, что где-то в этом районе должен быть храм. Плюс он отдает земли, которые легче всего передать, где не нужно ничего сносить и что проще всего оформить документарно. У москвичей, кстати, по всем опросам, зелень является особой ценностью, несмотря на то что Москва — один из самых зеленых городов, просто он не очень благоустроенный. Из-за этого довлеет агрессивная среда, и кажется, что за зелень нужно сражаться. Пока церковные архитекторы не научились улаживать конфликты с местными жителями, сейчас недовольствам противопоставляются «сорок сороков», заборы и ЧОП.
Но есть и такие храмы, которые вытесняют не парк, а промзону. В том же Тушине несколько объектов строятся на необлагороженных массивах. Проект, в котором участвую я, возводится на месте, где когда-то был метрогородок, а сейчас там бетонный забор, куча песка и разруха.
Причем у нас есть обязательные условия — мы не ставим забор и делаем пространство, полезное для всех горожан. Если при храме есть выставочный зал или кафе с хорошей монастырской выпечкой, почему бы не сделать их доступными для всех.
— Храм Вооруженных сил в парке «Патриот». Обычно камуфляж маскирует объект, но здесь храм в милитаристской окраске очень крикливо заявляет о себе. Нормально ли это — создавать тематические храмы? Можно построить церковь в честь автомобилистов, они тоже любят иконки.
— Если быть оптимистом, я думаю, что это символ закрытия церковного постмодернизма. Открылся он возведением храма Христа Спасителя. Возможно, таким же крупным, ярким сооружением и закроется. Вообще сложно представить более бессмысленное сооружение, несмотря на то, какое обилие смыслов в него вложили.
— А по поводу Сергиева Посада? Ходят какие-то разговоры о будущем «православного Ватикана»?
— Вся информация только из СМИ. Но у священников, которые курируют этот проект, энтузиазма много. По понятным причинам, проект пока не показывают, скорее всего, он вызовет бурю критики. Вероятно, стоит ожидать чего-то имперского и пафосного. Того, что уже мало кто любит в архитектурной среде.
— Нет ли опасения, что если увлечься новыми смелыми проектами, церковь превратится в очередное «модное пространство», где здорово делать селфи, прийти «почилить» и так далее?
— Мне кажется, мы не пойдем по этому пути. В Советском Союзе мы пережили эпоху модернизма без храмов, и я не уверен, что ее возьмутся реставрировать. Скорее, будем работать с тем контекстом, который есть, и постараемся преодолеть наследие постмодернизма. По нашим исследованиям, в Москве сохранилось около 330 храмов с XV по начало XX века и уже больше 350 храмов, которые построены за три последних десятилетия. В целом же сейчас актуален тренд на минимизацию декоративных деталей, устойчивое развитие и создание приходских центров.
