18+
Спать под проливным дождем на склоне холма, есть рис, который выбрасывают из окон машин, молиться в мечети, собранной из стеблей бамбука – это судьба беженцев рохинья (или руинга, как их называют местные) в Бангладеш.
Два цвета
В начале сентября воздух на побережье Бенгальского залива буквально пропитан влагой, настолько сильно, что трудно дышать. Сезон дождей тут начинается в июле и может продолжаться до середины осени.
В это время Бангладеш окрашивается в два цвета: зеленый и бурый.
Когда смотришь из иллюминатора самолета на землю, то видишь только их – темно-зеленые леса и рядом, чуть светлее, рисовые поля, а между ними потоки бурой грязи, которая расползается из текущих с холмов рек. Кажется, что эта серо-коричневая масса уничтожает все живое на поверхности. Где-то это небольшие участки у изгибов рек, а где-то целые районы.
В сердце этой смеси зеленого и бурого поселились десятки тысяч мусульман-рохинья, вынужденных бежать из Мьянмы. Там правительственные войска устроили на них настоящую охоту.
Не для чужих глаз
Добраться до лагерей беженцев рохинья – задача не из легких. Правительство Бангладеш проводит в отношении них политику «недружественного принятия». То есть на территорию страны их пускают, но при этом делают так, чтобы чувствовали они себя здесь немногим лучше, чем в Мьянме: ни еды, ни нормального жилья беглецам не предлагают. Ну хоть не убивают.
От иностранцев, разумеется, эту картину пытаются скрыть. На границе, что едешь в Кокс-Базар (район, в котором обустроились беглецы-рохинья), к тебе сразу возникнет миллион вопросов. Спасает только перечисление всех местных достопримечательностей, названия которых были заранее заучены наизусть. Без этого – досрочное возвращение домой.
Но это только первое препятствие.
На подъездах к лагерям вдоль дорог расположены военные блок-посты, где отфильтровывают всех нежелательных посетителей. Хотя формально основная их функция – это как раз наоборот, следить, чтобы ни один рохинья не покинул пределы своей «резервации». Миновать блок-посты можно, пробравшись через лес, удачно дав взятку, либо взяв в сообщники кого-то из местных, способного договориться с военными.
Проводник
Такого человека нам удалось отыскать в городе Кокс-Базар.
Высокий, почти под метр восемьдесят, что уникально для жителя этих мест, плотно сбитый, с короткой черной бородой, одетый на западный манер – в джинсы и классическую белую рубашку. Называть себя он тоже предложил на американский манер – Максом.
«Вы неправильно произносите, — объяснил он. – Не рохинья. Ру-и-нга».
Только с третьего раза у меня получается произнести правильно.
«У нас три разных «вида» руинга, — продолжает Макс. У него весьма неплохой английский, что необычно для Бангладеш. – Первые переселились сюда еще несколько десятков лет назад, очень давно. Другие пришли в 2012-м. И только совсем недавно началась третья волна».
Спрашиваю, если беженцев так много, идут ли они дальше вглубь страны.
«Нет, все остаются здесь. Около Кокс-Базара. Им здесь удобно. Мы с ними практически на одном языке говорим. Только примерно пятнадцать процентов слов разные. А в столице – в Дакке — совсем другая речь. Даже в Читтагонге им будет ничего не понятно».
Если посмотреть на карту Мьянмы и Бангладеш, то можно легко себе представить этот путь, про который рассказывает Макс.
Начало дороги – это штат Аракан в Мьянме, затем – Кокс-Базар, небольшой курортный город на побережье Бангладеш с разбросанными вокруг него бедными деревеньками, следом по этой прямой – Читтагонг, место, рядом с которым находят свой последний приют десятки списанных в утиль круизных лайнеров и танкеров, отравляющих все вокруг себя, и, наконец, Дакка, столица страны, стоящая на природных залежах мышьяка, с водой масляно-черного цвета.
На самом деле, стоит провести в Бангладеш хотя бы пару часов, как начинаешь думать о том, что это отсюда нужно бежать, а не сюда.
Грязь, хаос, бедность. Запахи – смесь ароматов разлагающегося мусора, бензина, навоза, оставленного бродящими по улице коровами, и чего-то неуловимого со стороны моря. И это Кокс-Базар, не самый плохой город в Бангладеш.
Вместе с нашим проводником и водителем на древней праворульной «Тойоте» мы покидаем его и выдвигаемся в сторону лагеря беженцев «Кутупалонг».
«Кутупалонг»
И если поначалу дорога кажется относительно живописной (она идет вдоль Бенгальского залива, к которому местные жители любят выходить всей семьей и просто стоять часами и смотреть на море), то потом окружающее становится все хуже. Блок-посты, села, похожие на базары для бедняков, стаи бело-рыжих бездомных собак, иногда чистых, иногда перепачканных в красной глине. Люди вокруг одеты так бедно, что не понятно, беженцы они или местные.
Интересуюсь у нашего проводника, можно ли сходу на глаз определить, кто перед нами – рохинья или житель Бангладеш.
«Мы поймем, а вы нет, — отвечает Макс. – Язык немного отличается. И одеваются они чуть-чуть по-другому».
Через пятнадцать минут после этого разговора мы оказываемся у лагеря «Кутупалонг».
Происходит это внезапно. Предместье лагеря не сильно отличается от оставленных позади сел: все те же торговые ряды с нехитрой снедью – бананами, зелеными кокосами и странными изделиями из теста, которые обжаривают в кипящем масле. По обочинам дороги – грязь. Еще хуже, чем в городе – неудачно наступишь, и можно прощаться с обувью.
Были, правда, у этой территории «на подступах к лагерю» и свои особенности. На них сначала не обращаешь внимания, они кажутся неважными, и только потом видишь связь. Например, целый склад черной полиэтиленовой пленки (в России из такой делают мусорные мешки). Сначала думаешь, случайный мусор, оставленный кем-то на обочине, а оказавшись в лагере, узнаешь, что из этой пленки беженцы сооружают себе дома на манер палаток.
Или вереница худых полуголых мужчин, которые тащат на плечах огромные стебли бамбука, каждый в четыре-пять человеческих роста. В лагере нам рассказали, что бамбук – это едва ли не единственный способ заработать для рохинья. Один такой стебель можно продать местным за 30 бангладешских така. Это чуть больше 20 рублей.
Внутри лагерь «Кутупалонг» разделен на две части.
По одну сторону дороги, за покрытой зеленой тиной рекой, живут беженцы, первыми перебравшиеся в Бангладеш. Именно они являются «счастливыми обладателями» палаток из черного полиэтилена. Для новичков подобные жилища – роскошь и предел мечтаний. Хотя мыслей и разговоров о бытовых условиях немного – кажется, люди еще не успели отойти от того ада, с которым столкнулись в Мьянме.
Воспоминания об Аракане
Стоит нам выйти из машины, как нас окружает толпа рохинья.
В основном мужчины – старики, подростки, маленькие дети. Людей зрелого возраста не так и много.
Я прошу Макса задать им вопрос на бенгали, есть ли среди них те, кто потерял близких.
Еще до того, как проводник озвучил перевод, понимаю, что спросил полную глупость. По реакции людей видно, они все кого-то потеряли. Каждый. Макс только подтверждает эту мою догадку.
50-летний Диль Мухаммад лишился сына. Самому ему удалось ускользнуть от военных из Мьянмы. Пятнадцать дней он ходил по лесам, пока наконец не вышел к границе с Бангладеш.
«Перебирались через реку?» – спрашиваю я его через Макса. Пока мы ехали в Бангладеш, то успели немало прочитать о местных пограничниках, которые десятками вылавливали тела людей, не сумевших преодолеть водную преграду на границе двух стран.
«Нет, через лес, все те, кого я знаю, кто пытался перейти реку, погибли, — отвечает Диль Мухаммад. – Солдаты стреляли по тем, кто плыл».
Он одет в традиционный для мусульман белый халат, и этим выделяется на общем фоне. Большинство мужчин-рохинья носят лунги – это длинный кусок ткани, которым ноги оборачиваются на манер юбки. Одежда беженцев во многом символична. Времени на сборы ни у кого не было. Уходили, кто в чем был.
«Солдаты просто приходили и поджигали дома», – рассказывает еще один беженец, Сайед Хуссейн.
Я хочу расспросить его подробнее, как все происходило, но в этот момент нас отвлекает смуглый до черноты мужчина с голым младенцем на руках. Он трогает за руку меня, нашего проводника, показывает себе на затылок и что-то произносит на бенгали.
«Говорит, его пуля чиркнула по голове», — неуверенно переводит мне Макс.
Он, кажется, не до конца понимает, что хочет рассказать беженец. Тот выглядит странным, потерянным, кажется, что он немного не в себе.
«Нет, не то. Его сыну отрубили голову, — наконец разобрался наш проводник. – Солдаты».
Мужчина показывает на маленькую девочку, которая стоит у наших ног. Сначала рукой отмеряет рост – примерно такой же, как у девочки, а потом – короткое рубящее движение ребром ладони.
Платный проезд и бесплатный рис
Мне хочется спросить, что за ребенок у него на руках – его или нет, но я не решаюсь. Узнаю, как удалось спастись.
Отвечает, что по реке. Он нашел местную жительницу, которая согласилась его перевезти. Кто-то из Бангладеш.
— Бесплатно?
— Бесплатно.
Этот диалог возмущает мальчика лет десяти, одетого в полосатую футболку. Он что-то начинает рассказывать нашему проводнику, и я прошу перевести.
«Он тоже перебирался через реку, — говорит Макс. – Но его заставили платить. Всех, кто был в лодке. По восемь тысяч така (около пяти с половиной тысяч рублей – по местным меркам очень большие деньги) с человека. Сначала, когда сажали в лодку, то говорили, что все бесплатно. А когда приплыли в Бангладеш, руинга объявили, что они арестованы, и их не отпустят, пока они не заплатят выкуп – восемь тысяч».
Истории спасения все не похожи и похожи друг на друга одновременно.
Есть много общих деталей.
То, как солдаты приходили в деревни, – молча, ни говоря ни слова, начинали поджигать дома и стрелять в людей. То, что спасти удалось в основном тем, кто собирался в большие группы – по двести-триста человек. По ним солдаты обычно не стреляли. Тем, кто не успел объединиться, везло меньше.
Бангладеш стал для них спасением, но не избавлением от проблем.
Я прошу мальчика Али, который рассказывал про выкуп, уплаченный лодочникам, показать, где он спит.
Мы отходим буквально на десять метров в сторону. Али показывает на небольшой поросший травой грязный холм, на вершине которого сидят несколько женщин с детьми.
«Здесь».
Все они живут здесь.
«Не боятся змей, насекомых?» – спрашиваю я у Макса.
«Хуже всего дождь», — переводит он мне ответ. Чуть раньше обитатели лагеря уже успели рассказать, что ни врачей, ни медикаментов у них нет. Поэтому болезни – это реальная опасность.
«А чем они питаются в лагере?»
«В основном бананами. И рисом, — переводит Макс, потом добавляет: – Его местные жители выбрасывают из окон автомобилей. Правительству не нравится, когда кто-то из местных начинает помогать беженцам. Поэтому придумали такой способ – проехать мимо и выбросить, тогда тебя никто не обвинит».
«Ничего не осталось»
Пока мы разговариваем с рохинья и снимаем их быт в лагере, на «Кутупалонг» быстро опускается тьма. В это время на дороге со стороны границы с Мьянмой появляются грузовики – один большой, другой поменьше. В кузовах сидят новые беженцы, спасшиеся из Аракана.
Что сейчас там творится, непонятно.
Одни рохинья убеждены, что в штате Аракан уже не осталось никого живого. Другие вторят им, рассказывая о том, что не всегда в Мьянме сжигали пустые дома – случалось, в них сначала загоняли тех, кто не успел сбежать. Истории эти настолько страшные, что верить им не хочется. С другой стороны – то, что происходило в Мьянме, заставило десятки тысяч людей бежать в Бангладеш – в совершенно нечеловеческие условия. И те, кто добрались, рады своему избавлению.
Перед самым отъездом мы все-таки находим рохинья, у которого остался родственник в Аракане.
— У меня там брат, мы с ним созванивались, — рассказывает нам Саллимула, худощавый темноволосый мальчик, одетый в зеленую футболку. – Когда пришли солдаты, мы все пытались сбежать. Перебегали от дома к дому. Везде были блок-посты. Если бы увидели, застрелили. У меня получилось ускользнуть, а брат остался.
— В городе?
— Нет, все города сейчас пустые. У нас магазин был, сейчас закрытый стоит. А брат в лесу от солдат прячется.
— Солдаты обыскивают леса?
— Обстреливают. Из минометов. Если узнают, где группа людей может быть, туда и стреляют.
Вокруг уже совсем темно. Спасает только свет автомобильных фар и огонь, на котором готовят еду. Чуть вдалеке небольшое светлое пятно: маленькая мечеть, сколоченная из стеблей бамбука по 30 така за штуку. Макс торопит нас, пора возвращаться в город – ночью в Бангладеш не всегда безопасно.
«Спроси их, о чем они мечтают. Остаться здесь, в Бангладеш, или вернуться в Мьянму, когда все придет в норму?»
Спрашивает, переводит.
«Ни о чем не мечтают, ничего не осталось. Но возвращаться не хотят».
Фото: © Daily Storm/Алексей Голенищев
