18+
В конце мая в плен к украинцам попал 23-летний уроженец Оренбурга Павел. Молодой человек провел в заточении месяц, но затем был освобожден. Его мать — Юлия Анатольевна — до последнего момента не верила в позитивный исход истории. Однако услышав голос сына, она поняла, что скоро вновь увидит его. В интервью Daily Storm Юлия Анатольевна рассказала о своих переживаниях и о том, как происходило возвращение Павла на родину, которое женщина называет божьим чудом.
— Юлия Анатольевна, расскажите, пожалуйста, о Павле.
— Ему 23 года. С отличием окончил колледж электроники и бизнеса, затем пошел в армию. Через полгода службы он заключил контракт и вот практически 2,5 года был контрактником в Таманской дивизии. А в феврале, когда началась специальная операция, их всех (контрактников, соответственно) направили на участие в ней.
— На СВО их отправили 24 февраля?
— По-моему, 24 февраля их и ввели. Мой сын был на учениях в Воронежской области и позвонил мне уже, когда был там. Просто возможность у него такая появилась. А то, что он находится на Украине, я узнала только в марте.
— Когда вы узнали, что ваш сын попал в плен?
— Сын мой попал в плен 17 мая. Но узнала я об этом только 21-го, потому что в этот день в Telegram было размещено видео, на котором он назвал свою фамилию. Ее услышала женщина из Комитета солдатских матерей и нашла нас во «ВКонтакте». Точнее, моего брата — мне она не стала сразу писать. И тогда брат мне уже позвонил рано утром и сообщил.
— Какие у вас были первые эмоции после этой новости? Предприняли ли вы какие-то шаги, для того чтобы связаться с сыном или кем-то, кто может помочь?
— Первые эмоции… Первые эмоции, вы понимаете, был шок. Мы же слышим, знаем, что там творится с пленными российскими солдатами. Над ними издеваются! Во всяком случае, это показывают и об этом рассказывают. Я, можно сказать, бегала по дому с криками, думала, моя жизнь кончилась! Меня муж даже в больницу отвез — давление подскочило. А потом я взяла себя в руки и поехала в военкомат, где мне дали номера телефонов, куда нужно звонить. После в ФСБ обратилась, стала звонить в Красный Крест, Министерство обороны. Ну и потом мне уже сказали, как надо действовать.
— Вам Павел рассказывал, при каких обстоятельствах он попал в плен? Это было во время боевого задания?
— Да. Это было во время боевого задания — об этом мне уже сообщил мой сын.
Позвонил мне 17 мая с украинского номера. Но тогда я не знала, что он в плену. А так как он до этого месяц молчал, я подумала, что кто-то из местных жителей ему дал позвонить, потому что у него телефона не было: он его потерял еще в начале спецоперации. Может, в каких-то боевых действиях.
Когда он позвонил (17 мая), спросил: «С тобой все хорошо?» Я говорю: «Конечно, сыночек, если бы у тебя было хорошо. У тебя все нормально?» — «Да, у меня все нормально. Только не звони мне на этот номер». Ну и все, я поняла, что он взял у кого-то телефон.
Оказывается, он звонил уже из плена — ему дали возможность позвонить украинские солдаты. И когда уже я узнала об этом, написала на этот номер: «Скажите, мой сын у вас? В плену?» Мне сказали «да». Я спросила, можно ли мне с ним поговорить, но мне ответили: «Нет, его уже увезли. Ждите обмена». Это все.
Уже потом сын рассказывал, что их поставили там на блокпост, который организовали, чтобы наблюдать за деревней после ее зачистки от украинских солдат. Было две группы: его и соседняя. И вот соседнюю перебили (каким-то образом напала диверсионная группа), а их самих загнали в подвал и бросили туда гранату. Одному перебило ноги, его потом украинские солдаты добили. А наших двоих, моего сына и его сослуживца, выволокли и пленили. Сына моего ранило тогда в ногу и руку осколками от гранаты. Рации, чтобы сообщить об этом, у них не было.
— Вы сказали, что ему разрешили позвонить. Это был один звонок за все время?
— Да, это был один звонок — сразу, когда его взяли. По словам украинского военного, это было примерно через час после того, как их взяли. Их привели и сказали: «Можешь позвонить маме».
— Брали в плен «азовцы» или рядовые военнослужащие ВСУ?
— Со слов сына, это были военнослужащие. Мы же знаем, что делали «азовцы» с нашими военнопленными… И судя по тому, что их с сослуживцем со связанными руками били три дня по голове в висок на бетонном полу, не снимая мешка, то мы решили, что это, скорее всего, Вооруженные силы. Если бы были «азовцы» или нацисты, то, наверное, это закончилось бы еще плачевнее.
— Какое отношение было у украинских военных к пленным? Что они делали?
— Как мне рассказал сын, их привели, стали допрашивать. Когда они назвали свою должность (они же снайперы были), их стали бить. Три дня их избивали на бетонном полу в подвале. Держали и били каждый час. Валяются они там (другого слова даже не подберу) раздетые на бетонном полу… При этом украинские военные порой зайдут, раз, взведут курок и уходят.
— Их раздели полностью?
— Нет. Когда их взяли, с них сняли бронежилеты и расстегнули одежду, когда обыскивали, наверное. Они же не могут с завязанными руками застегнуться. Сын сказал, что когда там лежал, ему было холодно. Я так поняла, что он был раздетый.
— После того как их избили, оказали ли им медицинскую помощь?
— Нет. Когда моего сына взяли, у него вся нога и рука в крови были. Они ему чем-то там полили, дали бинт и сказали: «Замотай себя сам». В итоге сам себе перематывал ногу.
— Где их взяли в плен?
— Под Малой Камышевахой.
— С ними в плену были еще русские?
— Во всяком случае, когда они лежали в подвале, их было двое. Они слышали стоны только друг друга. Когда их уже в Киев перевезли, там уже другие военнопленные содержались.
— Пытались ли украинские солдаты завербовать их?
— На видео в Сети спрашивали (я это видела), знают ли они «Белые скалы» или «Скалу», какую-то группу. Мой сын сказал, что не знает. Спросили, не хотели ли они там служить, но так как наши промолчали, потом эта тема (во всяком случае, на видео) не развивалась.
Когда я спросила сына об этом, он сказал, что нет, не было такого: мол, «мы дадим вам в руки оружие, вы пойдете», — нет. Им просто сказали: «Мы проверим вас на полиграфе, убивали ли вы местных». Проверили — и тогда либо на обмен, либо сажают. Так как они прошли полиграф (естественно, они не убивали мирных, не мародерчничали, ничего такого), их освободили.
— Их шантажировали? Просили сделать что-то против своих же?
— Нет, сын мне об этом не сказал.
— О чем разговаривали украинские военные, когда Павел и его сослуживец были у них в плену?
— Единственное, но это и по видео также было видно, что они сказали: «Освободители пришли на нашу землю, денатификаторы. Малость их покоцали тут, и теперь стоят они». Такое, знаете, унизительно-презрительное отношение. Были ли это военные или журналисты — мы понять не можем. Когда в Киев перевезли, общались уже по-другому, не били: «Вот, все, сегодня проходим полиграф, все рассказываем. Прошли? Все. Будем вас менять». Как-то деловито было. Убедились, что они не совершали военных преступлений, и нормально стали относиться.
Когда моего сына стали разыскивать (потому что здесь подняли все, что можно, везде писали), украинскому солдату, который позволил сыну позвонить, стали звонить люди Рамзана Кадырова. Спрашивали, куда увезли солдатиков, чтобы они быстро об этом сказали.
Тогда он (украинец. — Примеч. Daily Storm) написал мне: мол, «вернут вашего сына, над ним не измываются, вы не переживайте!» Он меня как мать еще и утешал! Наверное, я настолько была в отчаянии, что понял, и постарался меня даже успокоить. Ну, считается, что бить по голове — это не издеваться… Наверное, так!
— Когда их перевезли в Киев?
— Если брать трое суток… Получается, 17-го его забрали в плен, трое суток били — значит, где-то 20-21-го их перевезли в Киев. Во всяком случае, им так сказали.
— Что происходило в Киеве?
— В Киеве они были в каком-то подвале, который был разделен на отсеки. Будто бы содержались там в каком-то СИЗО. Оттуда всех военнопленных возили на допросы, на полиграфы. Накануне, перед тем как освободили моего сына, всех остальных солдат увели и они остались вдвоем. К ним зашли и сказали: «Завтра вас будут обменивать». Мой сын думал, что остальных уже обменяли, — о плохом они старались не думать.
— Известно ли вам, когда начали вестись переговоры по поводу обмена и кто в них участвовал?
— Я не знаю, кто вел переговоры. Я везде писала, везде звонила, но в офисе (уполномоченной по правам человека в России Татьяны Москальковой. — Примеч. Daily Storm) мне сказали, что его внесли (в списки на обмен. — Примеч. Daily Storm), но пока сведений нет. В Красном Кресте мне сказали то же самое. Министерство обороны каждый день говорило: «Ждите, ждите, ждите». А потом, 15 июня, я сидела на работе и раздался звонок. На другом конце представились депутатом Госдумы и сказали, что будут говорить с сыном.
Я видела ролики, на которых украинские военные звонят матерям погибших солдат и начинают измываться. Я сначала подумала, что сейчас надо мной будут издеваться, что что-то случилось. Поэтому была в каком-то тумане.
Потом, когда раздался голос сына и он был нормальным (то есть он не кричал или что-то подобное), тогда я поняла, что он дома. Я заплакала, а потом уже плохо помню, коллеги подбежали. Звонок от депутата Госдумы Саралиева Шамсаила Юнусовича о том, что мой сын освобожден, был до такой степени неожиданностью. Такая огромная работа была проделана!
— Когда вы встретили сына? Какие эмоции испытали и где это происходило?
— Мой сын, после того как его освободили и привезли в Российскую Федерацию, был в фильтрационном лагере. Как мне сказали, всех военнопленных, которых освобождают и меняют, направляют туда.
Он там был две недели, потом его привезли в часть, где снимал комнату с сослуживцем. После того, как его привезли в часть, мы с мужем сразу же выехали в Москву, чтобы его повидать.
Он шел из части и меня, можно сказать, на дороге встретил. Ну эмоции… Господи, счастье! Сын вернулся! Это было как вторая жизнь, знаете. Конечно, эмоции просто зашкаливали. Это такое чудесное избавление, столько наших в плену и столько погибших, и это было просто чудо. Два парня, обычных воина, которые до конца сражались, их взяли в плен, и они выжили. Их спасли… Это было чудо! И я это очень чутко осознавала. Если бы не Шамсаил Юнусович и его помощник, я бы не знаю, что было. Чудо.
— В какой день вы встретились с сыном?
— Приехали 27 июня.
— Какие эмоции были у Павла, когда он понял, что вот-вот встретится с семьей?
— У меня сын довольно сдержанный, он воин. Но он улыбался до ушей. Было понимание, что кошмар закончился, некая оглушенность. Сдержанно счастливый был — вот так бы его эмоции описала. Настолько большая разница была между тем, как было там, в плену, и тем, что он уже дома и может видеть родителей.
— Он продолжает служить?
— У него закончился контракт 28 июня. Ровно три года прослужил: в 2019 году заключил контракт, а 28 июня он истек. Он уволился по истечении контракта, никоим образом не раньше, и ничего не нарушил.
— Он сейчас живет в Москве?
— Он приехал ко мне в родной город, Оренбург.
— Чем он занимается?
— Занимается он тем, что… Хочет устроиться на оборонный завод. У нас есть в Оренбурге завод, который делает запчасти для самолетов. Будет на гражданке продолжать свою трудовую деятельность. Потому что второго раза я бы не пережила. Мой сын достойно отслужил, не убежал, не отказался воевать в Вооруженных силах, перенес такой ужасный плен и сейчас хочет побыть на гражданке. Рядом.
— Когда Павел был в плену, связывались ли вы с другими матерями?
— Конечно.
— Могли бы рассказать про это?
— Конечно. Я и до сих пор с ними связываюсь! Во всяком случае, с теми, кто состоит в нашей группе родителей, чьи дети в плену. И до сих пор мы общаемся. У двух человек убили близких. У одной — сына, а у другой — мужа. У остальных — в плену. Остальные ждут. Все ждут. Все молятся. Конечно, все меня спросили, Игоря, другого сослуживца, спросили, что делали, куда писали, чтобы освободили. Это для всех жизненно больной вопрос.
— Какой совет вы могли бы дать матерям, которые ждут своих сыновей с военных действий? Как быть спокойной, когда ты понимаешь, что ребенок может больше не вернуться?
— Я это и сейчас им говорю: не терять надежду, верить в Бога, молиться! Это было божье чудо. Да, это сделано руками людей, но это было божье чудо! Это очень сложно — вызволить наших ребят. Наш пример — подтверждение тому, что все возможно. Что нас не кинули, что помогли, что предпринимали все усилия, чтобы наших детей вернуть оттуда. Все делается для этого.
То, что действия предпринимаются, и очень сильные, я поняла на примере своего сына и его сослуживца. Было сделано невозможное, просто невозможное. Потому что они обычные парни, не чьи-то дети каких-то крутых начальников, а обычные парни. Обычная мама, обычный папа. Я очень благодарна, очень. Шамсаилу Юнусовичу [Саралиеву], Сулиману Магомедовичу [Шамаеву]. Они действовали по поручению Рамзана Кадырова, но для меня они просто жизнь спасли.
— Что вы думаете о новостях про якобы разбои и пытки российских военных над украинцами?
— Я не обладаю, скажем так, всей информацией. То, что информационная война ведется, — это понятно. Но никакого мародерства со стороны российских солдат мой сын не наблюдал — и не говорил мне об этом. Во всяком случае, где он служил, такого не было. Я пытаюсь вам объективно сказать, я же не могу говорить за всех. Но сын мой о таких фактах не говорил.
Когда мой сын стоял на боевом посту, там в соседних домах рядом хрюшку ранили. Они ее отпаивали водой, потому что им было жалко. Я думаю, что наши парни, которые даже животных жалеют, не могут издеваться над людьми. Просто не могут! И это настолько показательно… Они эту хрюшку не зарезали (хотя там и перебои с питанием были), они ее выхаживали. О том, что наши творят злодеяния, это нетипично. Я так не думаю, вот мое мнение.
Очень хочу, чтобы это интервью стало поддержкой для тех мам, которые ждут сыновей. Чтобы они верили, что их сыновей не бросят, освободят.
