18+
Мало кто помнит молодого коммунистического вождя Игоря Губкина, возглавившего первую и единственную левую террористическую организацию в России. В середине 90-х в России появилось настоящее «красное» подполье, готовое противостоять правительству вооруженным путем.
Для Европы левые террористы были не в новинку: итальянские «Красные бригады», германская «Фракция Красной Армии» и легендарный король террористов Карлос Шакал не сходили с первых полос газет в 60-70-е годы прошлого столетия. В постсоветской России «красный терроризм» появился в лице «Реввоенсовета», военизированной организации русских коммунистов, уже после распада СССР.
Пресловутый «Реввоенсовет» был создан в 1997 году в Москве для «осуществления вооруженного восстания с целью свержения буржуазного режима и установления диктатуры пролетариата в форме советской власти». На счету организации — теракты, минирования и вооруженный террор.
Игорь Губкин, который отсидел почти 20 лет по полузабытому делу «Реввоенсовета», освобожден и решил впервые дать интервью и рассказать «Шторму», как все было на самом деле.
«Я действовал по приказу КГБ СССР»
Бывший террорист не сразу соглашается на интервью, хотя мы и знакомы больше 10 лет. После последних 14 лет за решеткой он стал более осторожен и скрытен. Он отпивает чай и начинает свой рассказ. Глаза по-прежнему живые и деловитые, будто не было этих десятилетий со штрафными изоляторами и мрачными карцерами, где, по замыслу тюремщиков, Игорь Владимирович был должен отказаться от своих убеждений.
«Я родился и был воспитан действительностью Советского Союза, которая сформировала меня всецело советским человеком со всеми его достоинствами и недостатками. Из работ Ленина, которые изучались со школы всеми гражданами СССР, известно: классовый враг в конечном итоге будет побежден революционным насилием. Вот почему я пытался убедить коммунистов действовать так, как завещал нам Владимир Ильич. Ничего нового мне выдумывать не пришлось», — говорит Губкин.
Мало кто знает, но первое вооруженное формирование коммунистов для борьбы за возрождение советской власти ему удалось собрать в далеком 1992 году. В тот год подразделение Люберецкого ОМОНа штурмовало базы революционеров в Домодедове и Раменском, при этом были задержаны десятки бывших офицеров Советской Армии и МВД СССР. Произведено изъятие большого количества стрелкового оружия, амуниции, спецсредств. Расследование вело Главное управление внутренних дел администрации Московской области во главе со старшим следователем по особо важным делам Игорем Вольновым.
— Дело было громкое. О нем писала столичная пресса, а мой следователь как-то сказал, что по итогам расследования решено дополнить Уголовный кодекс новой статьей. Действительно, вскоре была «изобретена» ст. 210 УК, предусматривающая наказание за руководство и участие в незаконных вооруженных формированиях. К сожалению, спецслужбы разгромили нашу организацию, в результате чего 5 декабря 1992 года я был арестован в Подмосковье и отбыл в заключении почти три года.
— То есть подчинялись непосредственно Ачалову (министр обороны, назначенный Верховным советом СССР. — Примеч. авт.)?
— Нет, курировали нашу группу сотрудники КГБ СССР. В показаниях одного из фигурантов дела говорилось, что он получал изъятое позже оружие непосредственно на Лубянке. Тогда ни для кого не было секретом острое противостояние Лубянки и Ерина, министра внутренних дел в правительстве Ельцина.
Тогда, по словам Губкина, в планы офицерской организации входило принять участие в событиях, которые в итоге вылились в народное восстание в Москве в сентябре-октябре 1993 года. Но этим планам не суждено было сбыться.
— Когда началось восстание 1993 года, я находился в заключении в СИЗО «Матросская тишина». Была досада, что не удалось лично принять участие в тех исторических событиях и затем огромное разочарование в вождях восставшего народа — именно они отдали победу контрреволюции во главе с Ельциным. Эти горе-командиры даже не удосужились распечатать оружейку Дома советов, где хранились тысячи стволов и десятки противотанковых средств борьбы. А народ в это время безоружный умирал на баррикадах.
— Кстати, среди многотысячных жертв «черного октября» не оказалось ни одного депутата Верховного совета, это ли не показатель «игры в восстание»?
— Именно, полагаю, что дело в единокровной сущности высшей партийной номенклатуры, которая, собственно, и сошлась в остром конфликте интересов осенью 1993 года. Вожди Верховного совета не могли ощущать противостоящую им сторону, как смертельного противника, которого можно и нужно убивать. Ведь они некогда были заодно, их вскормила КПСС. А вот Ельцин и его окружение сумели увидеть в восставшем народе своего врага, слишком уж разнились их культурные коды. Тот, кто не побоялся пролить кровь, кого не смущала возможность массовых жертв, тот и победил в этом споре. Ситуация хорошо известная в истории. Для победы всякого восстания нужны три вещи: решимость, решимость и еще раз решимость. «Нельзя играть в восстание», — как убеждал Ленин.
Соратник Зюганова №1
По освобождении получивший боевое крещение Губкин влился в ряды КПРФ и принял активное участие в подготовке выборной кампании единого кандидата от левых и патриотических сил Геннадия Зюганова. Сегодня не секрет, что Зюганов все же набрал большинство голосов, но отказался от победы в пользу Бориса Ельцина. Но тогда только освободившийся из тюрьмы коммунист был полон надежд прийти к власти легально.
— Весной 1996 года, когда я получил возможность вновь участвовать в большой политике, Геннадий Зюганов выступал ЕДИНЫМ кандидатом от оппозиции на предстоящих президентских выборах в РФ. То есть тот же Виктор Анпилов и его партия были влиты в общую выборную кампанию. Зюганов и Анпилов какое-то время выступали как соратники в общем строю. Отчего же мне не быть на острие борьбы в выборном штабе Зюганова? — рассуждает Игорь Губкин.
— При этом я не знал в достаточной мере историю политической борьбы на развалинах СССР, поскольку провел три предшествующих года в условиях строгой изоляции от окружающего мира. Разбираться в тонкостях политических взглядов того или иного коммунистического лидера я в то время не умел, да и не видел в том особой необходимости. Раз мы идем единым фронтом, то и победа будет одна на всех, разве не так? Кто такой Зюганов, мне стало ясно спустя полгода. Я отчетливо разглядел в нем предателя и с тех пор не прекращал разоблачать его и КПРФ всеми доступными мне средствами пропаганды.
От Компартии к «Реввоенсовету»
Убедившись в ренегатстве КПРФ, группа радикальных коммунистов под руководством Губкина решила действовать в рядах подзабытой сегодня РКРП (руководитель партии В.А. Тюлькин. — Примеч. авт.). Но и там радикалы не прижились.
— Наша группа в рядах РКРП состояла примерно из пары десятков человек и, скажу откровенно, не пользовалась сочувствием в широких коммунистических массах. Тогда была всеобщая уверенность в возможности мирной и законной победы путем выборов Госдумы и президента. Поэтому вооруженное сопротивление ельцинскому режиму расценивалось большинством партийцев как провокация спецслужб с целью разгромить легальные организации коммунистов, — неохотно говорит бывший красный террорист.
Весной 1997 года в РФ складывалась «классическая революционная ситуация» с массовыми акциями протеста (шахтеры перекрывали Транссиб, стучали касками о московский асфальт...). Не хватало детонатора для общественного взрыва, и этот детонатор необходимо было создать и привести в действие. В РКРП таким детонатором предполагался пресловутый «Реввоенсовет», а генерал Рохлин готовил военный путч (если уместно это определение).
— «Реввоенсовет» родился 9 мая 1997 года как орган подготовки вооруженного восстания. В его состав вошли как те товарищи, что были привлечены впоследствии по уголовному делу, так и другие, которым удалось избежать ареста. Учреждение подобного органа вполне логично. Если возникла необходимость в восстании, то его надо готовить. А для этого нужен разработанный план действий и штаб, который такой план готовит, организует работу по воплощению задуманного в жизнь. Это очевидные истины для всякого, кто изучал курс истории КПСС в советское время. Нам, в прошлом комсомольским работникам и военнослужащим, оставалось исполнить формальность — декларировать учреждение штаба подготовки восстания и распределить обязанности, — улыбается Губкин.
Он встает, прохаживается по комнате и цитирует слова из «Катехизиса революционера», составленного, как предполагают, Бакуниным: «Революционер — человек обреченный...»
— Из тысяч и тысяч коммунистов едва ли можно было найти в то время в Москве пару десятков человек, готовых сознательно рисковать свободой и жизнью, участвуя в вооруженной борьбе с антинародным режимом. Поэтому состав «Реввоенсовета» изначально не был многочисленным. Его костяк составила группа бывших комсомольских работников из Владивостока, к которой позднее примкнули другие товарищи. Очереди из добровольцев не было. Все знали друг друга по совместной работе, прошли испытание жизнью, доверяли каждому. Главной была готовность к решительным и рисковым действиям. Ведь между одобрением радикализма в политике и воплощением такого радикализма на практике лежит порой пропасть, — вздыхает бывший террорист.
Дело Ленина живет и… взрывает
В нелегальной работе общественности становятся известными, как правило, провалы. Удачи не афишируются, ибо не замедлят последовать ответные репрессии со стороны врага. История «Реввоенсовета» сегодня пишется лишь по материалам уголовных дел, а прочее, может, и никогда не станет известно. Две акции можно упомянуть, которые уже не являются тайной — принуждение депутатов Госдумы к принятию резолюции в защиту Мавзолея В.И. Ленина (апрель 1997 года) и отмена референдума по вопросу ликвидации Мавзолея (был назначен на сентябрь 1997 года). Суд квалифицировал эти действия как терроризм по ст. 205 ч. 3 УК РФ. Обе акции принесли успех, а значит, и наши жертвы были не напрасны.
— В марте 1997 года в Москве проходил очередной съезд РКРП. В перерыве между заседаниями руководитель московской партийной организации А.А. Сергеев поделился проблемой: не утихают дискуссии вокруг Мавзолея Ленина. Демократы призывают ликвидировать святыню. По инициативе фракции КПРФ в Госдуме трижды состоялось голосование специальной резолюции, направленной на защиту усыпальницы Вождя. Трижды резолюция не набрала необходимого количества голосов. На 2 апреля намечено было провести голосование в последний раз, после чего резолюцию положат под сукно. Что делать? Каким-то образом надо обеспечить при голосовании необходимые 226 голосов «за». Мне была поставлена боевая задача, и на следующий день в узком кругу партийных руководителей обсуждалось следующее наше предложение, — вспоминает Игорь Владимирович.
По итогам совещания планировалось выдвинуть депутатам Госдумы ультиматум и подкрепить его некоей боевой акцией в качестве демонстрации серьезности наших намерений. Если ультиматум проигнорируют, то наказать наиболее оголтелых сторонников выноса тела Ленина из Мавзолея из числа депутатов Госдумы. В качестве предупредительной акции предлагают взорвать скульптуру императора Николая Второго, что установлена на пустыре в Мытищах. Уничтожение пятнадцатиметрового колосса на высоком каменном постаменте должно произвести впечатление.
Кроме того, акция коммунистов идеологически выдержана — Губкин и его группа были противниками самодержавия. После недолгого обсуждения боевая акция была утверждена. Оставалось превратить слова в практическое дело.
— Начали мы с рекогносцировки местности. Под видом смиренных почитателей бывшего императора к памятнику отправилась опытная в оперативной работе женщина в сопровождении двух своих несовершеннолетних детей. Они помолились у постамента, возложили живые цветы и произвели «на память» фотосъемку самого памятника и прилегающей местности. Никаких подозрений эта троица вызвать не могла. По сделанным снимкам в тот же день приступили к планированию боевой операции, — Губкин привстает и подливает нам чай, рассказ предстоит долгий.
Один из товарищей Губкина, возглавлявший некогда инженерную службу в бригаде спецназа, указал наиболее оптимальные места закладок боевых зарядов (по одному к каждой опоре-ноге статуи) и сделал расчет массы взрывчатки. Двое других товарищей приобрели у проверенного человека детонаторы и взрывчатое вещество, а затем перевезли все к месту временного хранения. Из двух с половиной килограмм аммонита изготовили два взрывпакета. После чего был приобретен аккумулятор, бухта электрокабеля и выдвижная лестница.
Распределили роли в боевой операции — наблюдателей, минеров, подрывника, охранников — и выработали легенду на случай провала. Прикрытие от случайного патруля милиции осуществлял офицер Главка МВД по борьбе с организованной преступностью (впоследствии он отбыл в заключении по этому делу 10 лет. — Примеч. авт.).
— Взрыв памятника наметили на утро 1 апреля. Рассудили так: когда в милицию позвонят очевидцы и скажут, что там, мол, у вас памятник взорвали — их пошлют подальше, сочтя звонок первоапрельским розыгрышем, и у нас будет время скрыться до вступления в действие плана «Перехват». Так оно, собственно, и вышло. Лишь через несколько часов дежурный по отделу милиции выслал к месту взрыва оперативную группу, — улыбается красный боевик.
После успешного подрыва памятника на факс депутата Госдумы и члена РКРП Григорьева поступил текст ультиматума «Реввоенсовета», в котором бралась ответственность за совершенную акцию. Ультиматум зачитали не только среди думцев, но и в новостных выпусках телевидения. Тогда это еще было возможно. На очередном заседании Госдумы состоялось обсуждение проблемы. К уголовному делу «Реввоенсовета» были приобщены стенограммы того заседания.
— Я помню, выступила среди прочих депутат Старовойтова (впоследствии убита. – Примеч. авт.) и сказала примерно так: я была против сохранения Мавзолея. Но сейчас мое мнение изменилось. Раз до сих пор есть еще отморозки, готовые ради Ленина взрывать и убивать, ну их к лешему. Пусть пока остается все на своих местах... Резолюция в защиту Мавзолея была принята большинством голосов. Нам же за давление, оказанное на принятие органом власти требуемого решения, вменили статью «Терроризм», — он улыбнулся.
Боевики минируют «Петра» Зураба Церетели
— О том, что президент Ельцин назначил референдум по вопросу о ликвидации Мавзолея, я узнал из новостного выпуска ТВ, — вспоминает Губкин. — Вскоре после этого в Ленинграде состоялся пленум РКРП, куда я был приглашен в качестве гостя. Вновь в перерыве на улице состоялась беседа с частью высшего партийного руководства, в ходе которой «Реввоенсовету» была поставлена боевая задача тот референдум отменить.
Почему партийные руководители настаивали на таких решительных действиях? Во-первых, по мнению Губкина, итог подсчета голосов был заведомо предопределен явно не в пользу коммунистов и советских патриотов. Во-вторых, 1997 год был юбилейным — отмечалась 80-летие Великого Октября и в Москву осенью должны были съехаться представители компартий мира. Вынос тела Вождя мог дискредитировать российских коммунистов.
— Наш план действий был таков: совершить нечто из ряда вон выходящее и заявить власти — видите, каковы наши возможности? Нам ничего не стоит устроить центральный террор с ликвидацией высших чиновников! Если референдум состоится, вы потеряете счет жертвам... Мы обоснованно полагали, что пока наше революционное подполье не будет вскрыто, спецслужбы убедят президента не рисковать. Значит, нам нужно было продержаться после акции устрашения месяца четыре, до конца октября 1997 года.
В то время на слуху у москвичей была дискуссия о циклопическом монументе скульптора Зураба Церетели — памятнике то ли Колумбу, то ли Петру Первому, что установили по протекции мэра Лужкова в самом центре Москвы. Вот на этот объект как раз нацелилась группа «красных террористов». Напротив, через реку — Кремль, в нескольких десятках метров — особо охраняемый «Президент-отель», кругом денно и нощно бдит ФСО. Условия для нашей работы чрезвычайно сложные.
— Мы решили взорвать внутренние опоры памятника таким образом, чтобы он аккуратно лег поперек Москвы-реки во всю свою стометровую длину, — вспоминает Губкин. — Провода для приведения в действие электродетонаторов по плану должны быть проложены по дну реки на расстоянии полутора километров, для чего потребуется снаряжение аквалангиста с электробуксировщиком. Для производства взрыва была приобретена мощная взрывчатка пластит общим весом четыре килограмма.
В ночь на 6 июля 1997 года план «Реввоенсовета» был осуществлен, однако взрывать монумент не стали. Оказалось, что в теплую летнюю ночь по набережной рядом с памятником бродят влюбленные парочки, а в десятке метров от постамента пристроились рыбаки. Взрыв мог покалечить или даже причинить смерть гражданам, что было бы невыгодным для революционеров. СМИ тут же превратили бы «Реввоенсовет» в сборище отморозков и маньяков, не вызывающих в массах ни малейшего сочувствия. Поэтому памятник решили объявить «взорванным условно».
— По поводу ультиматума «Реввоенсовета» надо заметить, что его текст от первой до последней буквы зачитывали дикторы телевидения в тот день каждый час, уже одно это означало полный успех нашей акции. Аресты товарищей, связанных с «Реввоенсоветом», случились в ноябре того же года, а референдум, что был назначен на сентябрь, все же не состоялся. Разумеется, я далек от мысли, что наша боевая группа одна спасла Мавзолей от варваров. Нет. В акциях протеста участвовали тысячи и тысячи людей по всей стране. Но и мы внесли свой вклад в общее дело.
— Сегодня вновь поднимают вопрос о выносе тела Ленина из Мавзолея. Прекрасная возможность для моих критиков показать на деле, как следует защищать святыню советского народа и не нарушать при этом действующее законодательство, — улыбается террорист.
Преступление и наказание
Выйти на группу «Реввоенсовета» следствию не составило особого труда, так как легальную работу коммунисты совмещали с нелегальной. Достаточно было опросить информаторов внутри комдвижения, чтобы определить узкий круг подозреваемых в совершении боевых акций.
— Совмещение легальной и нелегальной работы, конечно же, недопустимо по правилам конспирации, но действовали мы так не от недостатка знаний, но по печальной необходимости. Никто не мог бы заменить нас в то время при издании газеты «Молодой коммунист», в руководстве общественной организацией МЖК РФ, а это целиком легальная работа. В то же время никто, кроме нас, не был готов к работе в «Реввоенсовете». Совместив несовместимое, мы оставили себе мало времени на вольное существование. Но это был сознательный выбор, — добавляет Игорь.
По версии следствия, товарищи, оставшиеся на воле, предприняли отчаянные шаги для освобождения своего вождя. Чтобы пустить следствие по ложному следу (якобы арестован вовсе не тот), они заминировали газопровод на окраине Москвы. Однако взрывать объект не предполагалось, чтобы не допустить жертв среди населения. Закладку обнаружили работники газораспределительной станции и вызвали милицию.
— Мне, к сожалению, эта акция не помогла, — мрачно бросает Губкин.
Арест первого «красного террориста» произошел 2 августа 1997 года, но уже 6 января 2000 года по истечении предельных сроков содержания под стражей в период следствия Игорь Губкин оказался на воле. Арест ему заменили на иную меру пресечения — подписку о невыезде. Я осторожно спрашиваю: «А почему тебя, такого страшного террориста, отпустили так быстро?» Чувствуя подвох, он отвечает:
— До сих пор не знаю, что послужило причиной такого чуда, но помню, что тогда выпустили многих политических. В эти дни ушедшего в отставку Ельцина сменил Путин. Не исключаю, что он решил повторить обычай вновь взошедших на царство — отпустить узников по своей царской милости. Освободили не только меня, но и всех, проходивших со мной по делу РВС, а так же Тамару Рохлину. Вот такой рождественский подарок.
Под флагом Дальневосточной Республики
Почти год после освобождения из-под стражи Игорь Губкин находился в Москве, аккуратно посещая допросы в здании в Кисельном переулке. Дело не было закрыто и ожидался суд, который, без всяких сомнений, наделил бы ему немалый срок. В этот недолгий период на свободе он учредил Комитет защиты политзаключенных, основал газету «Совет рабочих депутатов» и формировал партизанский отряд для продолжения нашей борьбы.
Весной 2001 года он нарушил подписку о невыезде и убыл нелегально в Приморье (Владивосток), где решил подготовить почву для провозглашения в будущем Дальневосточной Советской Республики в составе СССР. Неугомонного террориста решили поприжать окончательно.
Как утверждает следствие, 15 мая 2001 года Игорь Губкин застрелил из обреза менеджера компании «Дальтис» Бориса Егорова, якобы отказавшегося давать ему деньги на революцию. Затем по поддельному паспорту вернулся в Москву, где был задержан 29 июля 2001 года. 14 июня 2005 года Ленинский райсуд Владивостока приговорил Губкина к 14 годам заключения за убийство Егорова.
Сам Губкин протестует, когда я его спрашиваю про убийство:
— «Владивостокское дело» с обвинением меня в убийстве местного безработного, как я полагаю, послужило гарантией для властей, что я в любом случае получу длительный срок лишения свободы. По московскому обвинению в связи с деятельностью РВС я избрал рассмотрение дела судом присяжных, тогда это было еще возможно. У следствия ФСБ не было уверенности, что я не буду оправдан подчистую. Обвинение в убийстве незнакомого мне человека как раз давало гарантию моей длительной изоляции от общества. Виновным я себя не признал, вещественных и вообще убедительных доказательств моей причастности к делу не было, тем не менее мне определили срок в 14 лет лишения свободы.
«Революционер – человек обреченный»
—… По правде говоря, я не верил, что мне придется отбывать весь срок наказания, определенный судом. С одной стороны, я верил в скорое свершение революции, о которой неустанно твердили коммунистические пропагандисты. С другой стороны, мне представлялось совершенно очевидным , что коммунисты на воле помогут тем или иным образом моему досрочному освобождению. По крайней мере, так поступали большевики в отношении своих товарищей. Но шли годы, а революции все не случалось, товарищи не выручали, — мрачно подводит черту Губкин.
При этом он говорит, что все-таки о нем не забыли. Множество знакомых и вовсе незнакомых товарищей помогали на протяжении всего срока заключения материально, благодаря чему он смог сохранить здоровье и читать все, что интересовало. Чтение и занятия по душе помогли выжить в условиях неволи и сохранить психику. Игорь получал по подписке множество газет и был информирован о происходящем на воле гораздо лучше, чем после освобождения, потому что на воле читать времени нет, разве что бегло просмотришь интернет-сообщения.
Он признается, что лет десять в заключении ушло на детальное изучение такого важного феномена общественной жизни, как революция. Согласно его выводам получается, что коммунисты могли за истекшее после 1991 года время подготовить и осуществить революцию, если бы на то была их воля. Однако воли не было, оправданием бездеятельности служила удобная теория о якобы объективности революции, которая случается не по воле людей, а по каким-то трансцендентным причинам, от людей не зависящим.
— Никакого потрясения от преобразований на воле я не испытал. Да, города разрослись и похорошели. Да, кругом товарное изобилие и прекрасный сервис. Но я не чувствовал себя оторванным от жизни. У меня был смартфон с интернетом (хотя за него грозило суровое наказание), мне доставляли с десяток периодических газет, слали журналы, книги, я общался с людьми, которые только что попали в лагерь с воли — их рассказы о переменах давали общее представление о вольной жизни. Нельзя воображать себе нынешнего политзаключенного сродни узнику замка Иф, — вздыхает бывший заключенный.
— Ну, не было у меня айфона в 2001 году, так и сейчас его нет. Пользуюсь коммуникатором фирмы Sony и мне его вполне хватает для работы. Те же ноутбуки, те же машины, разве что лучше качеством... У меня, напротив, возникло ощущение, что в моей жизни не было никаких долгих лет тюрьмы. Что я проснулся после короткого забытья и вновь включился в нескончаемые вольные заботы.
— Хотя есть нечто, что действительно поразило, — он внезапно вскакивает с кресла. — Это наплевательское отношение многих людей к своим обещаниям. В лагере невозможно сказать и не сделать без последствий для себя. А на воле слово зачастую —пустой звук. И ведь люди-пустозвоны крайне редко бывают наказаны за свою брехню. В лагере я привык верить на слово. А на воле от этой привычки пришлось отвыкать.
«Борьба не бывает без жертв»
Я рассматриваю лицо революционера: он остается спокоен. Или старается сохранять спокойствие, ведь не все ответы даются легко. Игорь Губкин принадлежит к поколению террористов-революционеров, чьи коллеги в Европе или давно умерли, или как легендарный Карлос Шакал находятся в заключении. В России революционеров уже будто и не осталось.
Я спрашиваю у него: чувствует ли он гордость за то, что совершил?
— Чувство гордости? Пожалуй, нет. До сих пор испытываю чувство горечи, что боевой нелегальной работой были вынуждены заниматься по сути люди штатские, непрофессионалы. В то время как суперпрофессионалы из ГРУ, КГБ, МВД, Советской армии отсиживались в стороне. Десятилетиями эти деятели обжирали советский народ, получали сполна жалованье, материальные блага и врали, что в случае необходимости они не пожалеют своих жизней ради защиты советской власти и социализма. А как дошло до дела, то их работу взялись выполнять учительницы, журналисты и дикторы телевидения...
Губкин в своих суждениях радикален: он, например, не разделяет восторгов по поводу полковника ГРУ Владимира Квачкова и ему подобных. По его убеждению, презрев свою военную присягу на верность СССР, эти офицеры пошли в услужение к врагу и предоставили народному ополчению почетное право погибнуть в сражении вместо них. Да, впоследствии такие коллаборационисты «прозрели», но они обязаны смыть свою вину перед советской Родиной кровью, как штрафники.
— Между советским вооруженным подпольем, возникшим после убийства СССР, и западными левыми экстремистами мало общего. Разнятся мотивы участия в борьбе, разнятся цели самой борьбы, различный психологический склад самих боевиков. У нас вступление на опасный путь происходило по принципу «не хочется, а надо, потому что больше некому», а западные радикалы шли на крайности по зову пассионарности. Таково мое мнение, — быть может, ошибочное.
Тут пришло время задать, пожалуй, самый важный вопрос. «Революция», «восстания», «экспроприации» — это все романтические слова, за которыми потоки крови и человеческие жизни.
— Вы не задумывались о том, что кто-то мог погибнуть?
— На то и война, что не обходится без жертв. А у нас давно состояние гражданской войны, время от времени принимающей открытые и беспощадные формы. Лично я не рефлексирую по поводу страдания невинных, ибо невинных в гражданской войне не бывает. Я против бессмысленной жестокости, против военных преступлений, но о возможных жертвах надо было думать тогда, когда народ согласился на слом советского жизнеустройства. Все прочее — лишь закономерное следствие нашего выбора, — сухо говорит коммунистический лидер.
Единственное, о чем сейчас жалеет Игорь Губкин, — это… о доверии к коммунистическим партийным вождям.
— Оказалось, что и спустя десятилетия никакой социалистической революции не подготовили. Движение коммунистического сопротивления ликвидировали, а особо активных выдали на расправу врагу. Я сожалею, что надеялся на лицемеров и предателей, ведь, задержавшись на свободе, мог бы принести общему делу много больше пользы. А так действовал по принципу «здесь и сейчас» в убеждении, что есть кому нас заменить, и что хватает в партии знаний, воли и сил, чтобы смести на пути к скорой революции все преграды. Я пришел в движение сопротивления вовсе не за славой, а потому что давал когда-то обязательство защищать с оружием в руках СССР и советскую власть. Мне очень жаль, что я плохо защищал свой народ.
Игорь Губкин вздыхает.
— У меня было в избытке времени подумать, как правильно надо действовать. Следовательно, в том или ином виде будет востребован новый «Реввоеновет». Вот я и действую, не отвлекаясь на чепуху.
