18+
Читинский гарнизонный военный суд 28 октября арестовал солдата-срочника Рамиля Шамсутдинова, который устроил стрельбу в своей воинской части и убил восемь человек. Причиной срыва Шамсутдинова называют неуставные взаимоотношения. Проще говоря, солдата доводили старослужащие и офицеры. Дедовщина в Российской армии — не новость, хотя с ней пытались и пытаются бороться. Но получается, как видно, не очень хорошо. Корреспондент Daily Storm Алексей Полоротов вспоминает свой опыт неуставных взаимоотношений во время воинской службы.
Кто-то называет армию школой жизни. При всем уважении, но про срочную службу в ВС РФ так говорят или те, кто ничего про эту службу не знает, или те, кто привык, что жизнь — штука очень хреновая и лучше никогда не будет. Вот школой жизни в паучьей банке можно, пожалуй, назвать.
Я служил в армии всего год, с декабря 2010-го по декабрь 2011-го. Министром обороны тогда был Сердюков, который главной задачей своей где-то по телеку заявлял победу над дедовщиной. Ни хрена у него, конечно, не получилось, но подвижки, надо признать, были.
Середина декабря. Нас человек 25-30. Рано утром въезжаем в гарнизон космодрома Плесецк на автобусе. От шуточек, которые мы бодро травили на призывном, ничего не осталось. Осталась неизвестность. Погрузиться в пучину страха мешает портянка: не научился еще мотать нормально. Трет, сука, думаю, а сам сижу в зимнем бушлате и из-за него нормально согнуться не могу, чтобы перемотаться.
Пока я проклинал того, кто придумал портосы (еще скажу спасибо и не раз, но это потом), мы приехали в часть.
Как я узнал позже, воинские части делятся на уставные и неуставные. В уставной все — как в зеленой книжке написано. Писать три раза в день, какать раз в неделю, в носу ковыряешь правым мизинцем, вилочку в левой руке держишь. В общем, по слухам, жить невозможно. А есть — неуставные, там с уставом попроще и живут по понятиям. Типа как в тюрьме, но попроще. Я попал в неуставную.
Поднимаемся в казарму: «Духи, вешайтесь!» Встретили нас как полагается. Мы переглядываемся растерянно — черт знает, как реагировать. Позднее выяснится, что таких растерянных ребят зовут очаровашками.
Пока я стоял такой вот очарованный, просрал какую-то команду от нашего офицера, получил леща от сержанта и рефлекторно хотел сунуть ему в ответку, на что он заржал, тормознул меня и сказал: «Ээээ, не, воин. Ты тут вообще умрешь тогда. Ты и так уже мой любимчик».
Все мое подразделение поставили в упор лежа. «Ну пипец, думаю, точно **** тебя, сука».
«Отжимаемся на раз-два, — тем временем объясняет сержант. — На раз отжались, на два поднялись, все ясно, Альфреды?»
Раз! Мы нестройно и несинхронно отжались. Два! Поднялись. Раз! Опустились. Полтора! Тут большинство из нас воткнуло, хотя я вот догадался, что нужно замереть в полупозиции.
Вроде в итоге все встали в полтора, сука, тяжело, в бушлате с подкладкой для минус 30. Яйца взмокли, как будто там Ниагарский водопад! Про остальное вообще молчу.
«Сека!» — прокричал дневальный (ну то есть я тогда не знал, кто это), и наш сержантик резко дал команду всем «Встать! Смирно!« и громким шепотом добавил: «Если кто нажалуется — ***** всем».
Так я понял, что история с нами произошла не очень санкционированная. Но я вообще-то смотрел «Цельнометаллическую оболочку« (американский фильм, в котором офицер учит новобранцев жизни с помощью всяких унижений), да и пацан — сержант все же, хотя на вид ему ну 20-22.
Зашел в казарму капитан, всем поулыбался, навтыкал сержанту за то, что мы до сих пор в одежде, и спросил, нет ли у нас жалоб. Все молчали. Видимо, все решили, что экшена достаточно, тем более всего пять утра. За день еще офигеем.
В общем, пока мы не приняли присягу, общались с нами достаточно нежно. Потому что мы еще не военнослужащие даже официально. Так нам наши «старые» (а термина «дед» не было) и говорили: «Вот присягу примите, и нормальная служба начнется. А так — детсад у вас, оболтусы».
Смотрел я, значит, на ребят моего призыва, но уже принявших присягу, и понимал, что «нормальная служба» — это, по местным понятиям, служба старослужащим, а не Родине. Мне такие расклады не очень нравились. Быть «подай-принеси» каким-то мутным чувакам, которым просто (не) повезло попасть в армию на полгода раньше — удовольствия мало. Я же это, ракеты приехал в космос запускать, людей учиться убивать — в общем, за всяким романтичны дерьмом, которого, конечно, не было и в помине.
В основном первые пару месяцев мы чистили снег. Из-за снега и случился первый интересный инцидент с неуставщиной. Чистим себе электростанцию, «старый» – наш старший, но тоже срочник, стоит с лопатой, курит, покрикивает. Мой сослуживец от этого слегка расстроился. Перепалка произошла — мол, старослужащему тоже надо снег чистить, он же не сверхчеловек. «Старый» начал хамить и угрожать рукоприкладством. А мой сослуживец взял да и настучал нашему старослужащему по голове. Парень простой, из деревни сибирской: ему что рядовой, что генерал, в общем.
Скрыть инцидент не удалось. «Старый» — в санчасть, сослуживец — к командиру части на ковер. Быстренько организовали собрание в клубе. Вся часть прибыла.
«Товарищи военные, у нас случилось страшное! Неуставные взаимоотношения между военнослужащими! Рябовой Б. ******** рядового старшего призыва рядового М. Рядовой Б. — *****!» — командир части был великий актер, который возвел искусство русского мата в абсолют. Я бы часами его слушал, а он тем временем продолжал.
«Ты что думаешь, ты до *** ******** пацан? Золотой ***** колпак?! Бабкин внук? Я тебя на губу отправлю, черт!» — сослуживец мой чуть не плакал, мямлил что-то в попытках оправдаться, но это было бесполезно, конечно.
Сослуживца в итоге от греха перевели в другую часть. По слухам, ему такую рекомендацию выдали, что он остаток службы мыл сортиры.
Наши «старые» немного офигели от такой дерзости и решили, что нас нужно воспитать. Когда офицер уходил — нас «качали» это всем подразделением приседать, обнявшись за плечи на счет «раз-два» или отжиматься. Ох, как мы их ненавидели!
В итоге выстроилась такая система взаимоотношений. Самые слабохарактерные из младшего призыва тупо прислуживали старшим: сбегать за сгущенкой в столовую, сигарет насуетить, кофе в постель принести, там. Мне такая перспектива не улыбалась — пришлось искать способы взаимодействия со «старыми» без унижений. В итоге порассказывал пацанам историй всяких с «вольной жизни», они решили, что я нормальный пацан и не надо меня шкварить, чтоб я нормально служил. Таким образом, мне посчастливилось избежать всяких унизительных помывочно-сортирных процедур, а главный страх в армии — что тебя на очки загонят.
«Воин, если не ускоришься, то высоту держать пойдешь, я лично прослежу», — стандартная угроза! «Высота» — это пятое очко, самое засранное обычно. Высота снилась нам всем в кошмарах.
Одного беднягу так застращали, а потом на эти самые очки и загнали, что он решил косить от службы. Он так мне и говорил: «Я сейчас или откошу, или вскроюсь». Той же ночью он нассал себе в кровать. Его перевели в санчасть. Там он продолжил. Через месяц его комиссовали.
Мы, конечно, завидовали ему, но решили, что это не по-пацански и делать мы так не будем.
Со временем «старые» уходили на дембель, а мы сами становились «старыми». И очень быстро наглели. Пока нам наших духов не привезли, мы стращали своих наиболее слабохарактерных сослуживцев.
Посидеть на «секе» (следить за приходом офицера в подразделение), мыть помещения, если это приказали делать тебе, а тебе уже «не положено». Тех, кто отказывался, — ломали. Кого физически, кого морально. Один парнишка совсем кукухой поехал от наших этих развлекух, что уже сам без всяких слов шел мыть сортир, когда офицер начинал орать, что сортир грязный.
А мы что, а нам не положено уже! Вообще, эта культура «неположняка», как я слышал, пришла из тюрьмы. Это когда всяких преступников в армию отправили во время войны служить. Они там все это и развели.
Наконец, приехали и наши духи. Ох, как же мы их ждали. За неделю целых 80 человек. Развлекались мы как могли. Пацаны зеленые, ничего не прочухали еще, мы их отправляли вместо себя копать траншеи, заставляли мутить нам сигареты и кофе, ну и в принципе работать сами перестали. Пользовались мы ровно той же риторикой, что и наши «старые»: я свое оттарабанил. Когда я снимал с молодого его берцы — мои в свое время сперли, а тут я чуваку даже на замену предложил что-то, так я и говорил ему: «Ну ты чего, негоже, что у тебя старый в дерьмовых берцах ходит. Твои молодые придут — тоже поменяешься». Ирония была в том, что мой «молодой» был на шесть лет меня старше. Но я чего-то в этот момент вообще не раздумывал: как со мной себя вели, так и я буду. Иначе — пропадешь.
В общем, как говорил товарищ Сталин, с приходом «душных» жить стало проще и веселее. Но веселились иногда и наши молодые. Тувинец Монгуш, который по-русски говорил примерно никак, быстро освоился и решил, что не будет заниматься всякой мусорной работкой, о чем сразу всем и сообщил. Когда один из прапоров пытался заставить того самого Монгуша копать траншею — мой тувинский друг по-борцовски повалил этого самого прапора. Прапор обиделся и обещал, что Монгуш уедет далеко и надолго. Спасло сослуживца тогда только то, что в части было около 50 тувинцев и все, в том числе и офицеры, боялись их сильно больше, чем дагестанцев.
Я же с Монгушем подружился. Он мне про лошадей своих рассказывал, я ему — про Белое море. «Леха, мнэ ващэ плэвать все, ты скажи, я зарэжу кого, если надо», — говорил мой товарищ. Я ему, если честно, верил.
Вообще, конкретно в моей части неуставняка было мало, хотя как-то мой друг Димон заставил парня с нашего призыва в упоре лежа учить устав (парень и правда был тупой, за полгода не выучить две странички — это надо постараться) и пнул ему в этот момент по голове. В итоге один в санчасти и комиссован, второго затаскали в военную прокуратуру, но как-то отбрехался вроде бы.
В общем, под самый конец службы, когда я почти ничего и не делал, пришел к нам в подразделение молодой лейтенант. Он решил проводить опросы про неуставные отношения. Анонимные. И вот из этих вопросов оказалось, что я и два мои товарища – главные неуставники. Хотя я вообще почти не бил никого никогда — так, словом унижал. И вот тут, значит, остались мы в казарме с лейтенантом вдвоем (был еще душной дневальный, но кто их считает!). Подразделение ушло в клуб смотреть кино, я какие-то бумаги заполнял, лейтенант смотрел кино на компе. И вот он решил, что надо бы провести со мной политбеседу.
«Полоротов, ты зачем молодых гнобишь?» — спрашивает.
«Тащ лейтенант, да вы чего? Я их так, словом учу, они же дебилы! Без пинка думать не хотят, а я за них втухать не хочу», — отвечаю честно.
«Ах, дебилы, значит? А чего это дебилы? Сам ты дебил, Полоротов. ********, причем дебил. Я тебя прокуратуре военной сдам. Сколько тебе до дома? Месяц, вот ты у меня ******* за этот месяц».
«Товарищ лейтенант, мы если по-простому с вами говорим, то вы так лучше не базарьте, а то сами *******. Мы тут нормально служим, рота в лучших ходит, нормально все, не лезьте, все как часы».
«Как часы? — подходит, — как какие,*****, часы? — бьет кулаком в грудь. — Если мне кто-то на вас еще пожалуется — сядете все втроем, — отрывает погон: — Понял, тварь?» — отрывает карман, второй, пытается оторвать рукав, я пинаю ему между ног.
Отбегаю, у него глаза дикие, у меня тоже. «Сядешь, сука», — кричит. «Вместе с тобой, гондон», — ору в ответ.
Выдохнули. Пошли в туалет курить.
— Никому ни слова — и я это забуду, — говорит мне лейтеха.
Я понимаю, что у меня во власти теперь целый офицер. Отвечаю, что, конечно, буду молчать. В итоге месяц я доживал спокойно, а лейтенант поручал мне ответственные дела и знал, что я и мои товарищи ребят сможем организовать. Хотя я не был ни самым сильным, не был самым умным. Мне, наверное, просто удалось встроиться в эту систему с неуставщиной. Мне не нравилось, но ломать эту систему в одного… Не знаю, мне и в голову не пришло.
Когда я уходил на дембель, со мной должен был в один день парнишка из Архангельска возвращаться. Переговариваемся с ребятами, с которыми проходили курс молодого бойца, вот спрашиваю про того парня. Оказалось, что он повесился через три месяца службы. По слухам — довели офицеры. Хотя официально — девушка бросила, а он не выдержал.
Морали не будет. Какая уж тут мораль.
