18+
Для начала я открыл Facebook.
Должны же быть общие друзья, — думаю, — надо у них спросить, что это за человек такой, Гарри Нуриев. Приятно ли с ним общаться? Выпивает ли он по выходным, будет ли с похмелья? А может, поддерживает присоединение Крыма к России? А когда трезвый?
Но общих друзей не оказалось, так что спросить было не у кого. А потом я и вовсе передумал говорить с Нуриевым на эти темы. Ну какой, к чертям, Крым? Засмеют ведь. Человек — мировая звезда дизайна, а я к нему в калачный ряд со своими сальными вопросиками. Наш, мол, или ихний? Короче, о Крыме решил не разговаривать. Но договоренность об интервью уже была. Пришлось выкручиваться.
Гарри встречает нас с фотографом в своей небольшой квартире-студии недалеко от Арбата. Здесь все (кроме дивана) спроектировано по проекту хозяина помещения. Получилось что-то вроде жилого шоу-рума. Достаточно симпатично.
Он — восходящая мировая рок-звезда мира дизайна. Живет, разрываясь между Нью-Йорком и Москвой. На родине известен куда меньше, чем в тех же Штатах. Этим мне чем-то напоминает Набокова. В общем, темы для разговора нашлись сами по себе.
— Ты во всех интервью говоришь, что у тебя напряженный график и постоянно не хватает времени. Сегодня воскресенье, чем займешься?
— Сегодня у меня рабочие выходные. После интервью с вами я пойду в Gym, потом у меня будет встреча с клиентом, а вечером я увижусь со своим партнером по бизнесу. Потом буду спать.
— Как ты отдыхаешь? Вот в пятницу вечером ты что делал?
— Я не очень люблю тусоваться, потому что тусовки обычно связаны с работой. Для меня отдых — это занятия спортом. Крайне редко бывает, когда я езжу за город с друзьями, это мне очень нравится. И еще очень люблю кино.
— А какой твой любимый фильм?
— «Дьявол носит Prada». Из последних, которые мне понравились — Mid90s про Калифорнию и компанию молодых скейтеров. И еще отмечу последний фильм с Тильдой Суинтон, где она преподает хореографию. У меня с кино много чего связано. Когда я жил в Ставрополе, у меня не было ни интернета, ни телефона, и единственным окном в мир было кино. Так я изучал города, в которых сейчас живу, и культуру других миров, других стран. Так, моя любовь к кинематографу до сих пор со мной. Но профессионально я к кино никакого отношения не имею. У меня нет таких амбиций: снимать или сниматься.
— А если бы тебе предложили построить декорации для фильма?
— Я бы с удовольствием согласился. В прошлом году я был в галерее 14factory в Лос-Анджелесе, и там восстановили целиком комнату из «Одиссеи» Кубрика. Она была полностью построена из световых панелей. Кубрик после всех своих фильмов сжигал все инсталляции, чтобы их нигде не использовали, так что это было как арт-объект, очень здорово. Я там подумал, что было бы здорово сделать что-то для кино.
— Почему ты до сих пор не перебрался в Штаты окончательно? И где твой дом сейчас?
— Мне сложно сказать, что я откуда-то уехал или куда-то переехал, потому что я в каждом городе бываю не дольше двух-трех недель. Вместе с тем, я резидент США. Но даже в Штатах бываю не больше трех-четырех месяцев в году. Сложно сказать, что у меня есть какой-то конкретный дом. Наверное, близкие мне люди находятся в равной степени и в России, и в Америке. Но моя любимая одежда все-таки лежит в США.
— Ты родом из Ставрополя. Расскажи, когда ты оттуда уехал и как складывалась твоя жизнь в дальнейшем?
— Я жил там до 20 лет. Переехал в Москву чуть больше десяти лет назад, чтобы поступить в МАРХИ. Это был очень симптоматичный переезд из маленького города в большой. Мне очень нравился тот период времени, у меня появилось много интересных друзей, которые увлекаются дизайном и архитектурой. Я почувствовал себя в своем коммьюнити. В Москве я начал с графического дизайна, параллельно с институтом. На последнем курсе у меня был первый проект интерьера, а где-то к бакалавру меня очень захватила история с ландшафтным дизайном. Тогда как раз открывался департамент парков и рекреаций, в котором я работал главным архитектором. Мы даже успели спроектировать и построить добрую часть московских парков. Почти ко всем паркам приложили руку. После этого я решил открыть свою студию, это был 2014-й год. В следующем году выпустил первую линию предметов коллекционного дизайна. Спустя несколько лет уехал в Америку.
— Со скольких лет ты начал работать и самая странная твоя работа?
— Я работаю с 13 или 14 лет. Первое рабочее место — продавец в продуктовом магазине. И это же моя самая странная работа. Мне это очень нравилось, потому что я мог общаться со взрослыми людьми, быть им полезным. Я вообще никогда не боялся работы, никогда не стыдился ее, даже того, что я работаю продавцом в магазине. Для меня всегда это было большим счастьем — быть полезным.
— Какие воспоминания, теперь находящие продолжение в твоем дизайне, ты увез из Ставрополя с собой?
— Узоры, резьба по дереву. Всякие крафтовые изделия из металла. Особенно в одноэтажных городах они часто используются на фасадах, на крышах. Из последних предметов, которые я делал, была карусель на неделе дизайна в Нью-Йорке. Это была такая же карусель, какая была в детстве в моем дворе. Я ее построил из своих воспоминаний, у меня не было фотографий, да и она сама давно демонтирована.
— Ты много летаешь по миру. Какое самое необычное место, где ты был?
— Мое самое любимое место — город, где родился. Те улицы, дворы, где бегал со своими друзьями, где мы росли. Это самое запоминающееся и приятное место для меня. В целом же опыт путешествий для меня связан с людьми и воспоминаниями о наших взаимоотношениях, нежели с природой или архитектурой. Так что не могу сказать, что есть какие-то конкретные места, которые меня впечатлили.
— Свою Нью-Йоркскую студию ты называешь общественным проектом. Это как?
— Это изначально нельзя было назвать абсолютно частным пространством, потому что я эту студию сделал, чтобы говорить на своем языке дизайна с обществом, и моя квартира лучше всего подходит под этот формат. Человек мог прийти, использовать любые предметы, пить из моей посуды, сидеть на моем диване. В той квартире все предметы сделаны по моему проекту.
— То есть это как галерея, в которой художник выставляет свои работы и там же живет?
— Можно и так сказать. Сейчас это студия, в которую можно записаться, прийти на фотосессию, интервью. В ограниченные часы. Решил отказаться от полной публичности, потому что это стало слишком популярным, и мне захотелось сохранить свое личное пространство.
— Ты упомянул свой язык дизайна. В чем он заключается?
— Я свой язык называю «своей реальностью». Есть даже хештег, который я использую в дизайне. Мой язык основан на моих воспоминаниях, на наследии, которое я часто использую в своих проектах. Это сильно связано с моим детством, интересом к архитектуре, в том числе советской, к авангарду. И в целом в него входят функциональные знания, которые я получил в институте. Плюс мой интерес к цветам, к моде. Вот все это и есть мой язык, моя реальность.
— Ты как-то назвал свой стиль «новым авангардом». Сегодня многие творческие люди оглядываются на наследие русских авангардистов начала прошлого века: Малевич, Кандинский, Ротко… Чем сегодня цепляет движение вековой давности?
— Авангард появился не из-за чего-то, а вопреки. Когда дизайнер или художник работает вопреки, он создает что-то уникальное. Все творческие личности обращают внимание на уникальные вещи.
— С кем бы ты хотел сделать коллаборацию?
— Наверное, с кем-то из мира моды. Всегда хотелось поработать с Рафом Симонсом или с Гальяно. Для меня это очень личная история. Меня мода волнует не как зрителя и потребителя, а скорее как художника. Мне есть что сказать в этом. Во всех проектах так или иначе моя страсть к моде всплывает. Наверное, у каждого дизайнера есть нереализованные амбиции. В моем случае это мода. Но в скором будущем я обязательно этим займусь.
— То есть можно ждать коллекцию одежды от Гарри Нуриева?
— Да.
— Это здорово. А в какой стране тебе комфортнее работать? Где легче найти общий язык с клиентом?
—У дизайна нет географических границ. То, что я делаю, люди по всему миру понимают одинаково. Другое дело, что в Америке публика более искушенная и им больше интересно смотреть на уникальные проекты. Им нравится окружать себя необычными предметами. Российская аудитория пока больше обращает внимание на зарубежный опыт, так что они меньше готовы к экспериментам. Но моих клиентов это не касается. Они все хотят чего-то нового. Так что особой разницы для меня нет.
— Были ли такие предложения по работе, от которых ты отказался?
— Я крайне редко отказываюсь от проектов. Как правило, ко мне приходят люди, которые знают, что такое Crosby (студия Гарри Нуриева. — Примеч. Daily Storm), у них уже опыт с разными стилями и теперь хочется именно что-то от меня. Мой клиент достаточно подготовленный и случайных людей у меня нет. Бывают, конечно, несовпадения в видении, в бюджете. Но это скорее исключение.
— А если бы однажды к тебе пришел человек в погонах и сказал: «Гарри, ты нужен Родине. Построй нам павильон для парка «Патриот». Твои действия?
— Я бы с удовольствием сделал павильон. Если бы мне дали достаточно свободы в творчестве, я думаю, что все бы остались довольны.
— Такое уже бывало в нашей истории, когда искусство, дизайн, архитектура были на службе у пропаганды и идеологии. Как ты к этому относишься и к этому периоду российской истории?
— Я думаю, этот период не закончился. В этом нет ничего плохого. Если у города есть своя айдентика, она связана может быть с чем угодно. В каком-то городе это связано с культурой, в каком-то — с властью, в каком-то — с климатическими условиями. Это просто разные стороны нашей жизни.
— Назови свои любимые работы или дизайн-проекты.
— Это как с книгой. Ты когда ее пишешь, переживаешь, она твоя любимая, а потом несколько лет не хочешь ее открывать. Так что любимые проекты — это те, которыми увлечен в данный момент.
— Какие?
— Сейчас один из самых интересных — это летний дом, который я делаю для датской компании, производящей кухни. В Нью-Йорке в Апстейте я проектирую для них очень классный летний дом, очень необычный. Он как скульптура. Там все предметы внутри — неотъемлемая часть самого дома, и сам он выглядит как арт-объект. Это моя первая архитектурная работа.
— Ты можешь назвать главную проблему дизайна в России?
— Наша страна очень молодая, и она настолько стесняется себя, что вместо того чтобы играть тем, что у нее лучше всего получается, она старается искусственно интегрировать другие культуры, о которых она не имеет никакого понятия. Большинство дизайнеров, которые делают квартиру в датском стиле, никогда не были в Копенгагене и знают об этом только через Printerest (сервис с изображениями. — Примеч. Daily Storm), поэтому у них так топорно получается. А если бы они больше уделяли внимание той культуре, в которой они живут, то у них получилось бы это блестяще. Я думаю, что самая большая проблема — это чувство неловкости за русский дизайн и то, как его отталкивают. Из-за этого теряется идентичность.
—Ты приглашен в качестве члена жюри на Lexus Design Awards. Было среди представленных работ что-то, что тебя вдохновило? И удалось ли конкурсантам в целом попасть в тренд?
— Мне понравился пул проектов в целом. Какие-то решения меня особо порадовали. Например розетка... На самом деле конкурсы про инновации это лучшая площадка для творчества. Никаких ограничений.
— Давай смоделируем ситуацию: возьмем абстрактного Василия Ивановича родом из-под Норильска и переместим его на неделю дизайна в Нью-Йорк. Единственный вопрос, который у него возникнет, — «почему ЭТО столько стоит?!». Как бы ты ему ответил?
Здесь Гарри задумался.
— В производстве маленькие тиражи очень дорого стоят. Тем более если речь идет о том, что их нужно создавать с нуля. За каждым креслом и стулом есть так называемая «стадия ноль», на которой прорабатывается семпл и все затраты, которые ложатся на производство семпла, на работу инженеров, мастеров, которые тратят свое время. Это все влияет на цену предмета. Если бы он тиражировался массово, то его цена уменьшилась бы. Многие дизайнеры пытаются снизить цену, увеличивая тираж. Но коллекционный дизайн сделан не для того, чтобы им пользовались все подряд, а для того, чтобы заявить миру о новой форме и показать компаниям, как еще можно играть с привычным предметом. То есть задача коллекционных предметов — это про образование, а не про функциональность.
— Наш традиционный вопрос. Как ты о себе заботишься?
— Я окружаю себя прекрасными людьми, и они заботятся обо мне.
— Удобно!
