18+
На днях мне захотелось узнать что-то новое о национальном и глобальном. Как они сочетаются друг с другом? Есть ли между ними какое-то напряжение? Как нам всем быть глобальными, но вместе с тем не утратить локальность? Цифровизация, блокчейн, крошечные кофейни — как сделать, чтобы всем было хорошо? Я читал книги Иммануила Канта, Ульриха Бека, Ричарда Флориды, но чего-то не хватало — стоял в голове знак вопроса. И тут я неожиданно узнал, что фонд Потанина привез в Третьяковскую галерею влиятельного музейщика, директора флорентийской галереи Уффици. Шмидт — из той плеяды молодых технократов, которыми итальянское правительство на конкурсной основе заменило избарахлившихся руководителей двадцати крупнейших музеев страны. Для Запада это нормально — там даже режиссера Касторфа принесли в жертву глобальности, креативности и тотальной кадровой ротации. 15-минутное собеседование — и пошел!
Эйке Шмидт — фигура. Но если быть совсем честным, еще больший интерес я испытывал к ведущему мероприятия — бывшему главреду туристического приложения «Афиши», а ныне директору булгаковской «нехорошей квартиры» Петру Мансилье-Крузу. Мне просто очень хотелось посмотреть на человека с такой фамилией.
Короче говоря, я быстро схватил сумку и рванул в Лаврушинский переулок. Молнией взлетел на второй этаж, пронесся мимо «Утра в сосновном лесу, распахнул двери новенького зала Врубеля: передо мной — бескрайнее людское море... Задеваю сумкой искусствоведа Светлану Степанову, пробираюсь на свое место и готовлюсь наслаждаться. Зельфира Трегулова как раз говорит о том, что культура очень важна и в той же Германии на нее решено выделять побольше денег. Хорошо бы и нам тоже побольше.
Мансилья-Круз начал с того, что в Уффици над дверями — табличка: европейцам от 18 до 25 лет вход бесплатный. А вот как эту ситуацию воспринимает сам Шмидт? Он в 2015 году возглавил итальянский музей или все-таки европейский? Таким способом директор музея Булгакова сразу взял быка за рога и оседлал тему глобальности. Шмидт принялся рассказывать о том, что еще Медичи собирали искусство не только в Тоскане, но и по всему Средиземноморью. «Но ведь разные регионы Апеннинского полуострова, пусть даже в XV веке, — это не то же самое, что Китай!» — возразил Мансилья-Круз. Шмидт парировал тем, что Медичи собирали азиатский текстиль, и, к слову, отметил, что бесплатно в музей ходят только европейцы до 18 лет, а с 18 до 25 — за полцены. Понятно, почему Мансилья-Круз перепутал. Дело в том, что в его музей — Дом Булгакова — студенты очных отделений ходят именно что бесплатно, а вот малютки, напротив, платят по 50 рублей.
Короче говоря, Флоренция всегда была глобальной. В принципе, там даже японцы были, разве что без фотоаппаратов.
Потом речь зашла о том, как разные группы посетителей воспринимают музей. Для тех же японцев, к примеру, очень важен Боттичелли. Если обычные люди быстренько смотрят «Весну» с «Рождением Венеры» и дальше бегут наслаждаться Рафаэлем и Тицианом, то японцы могут весь день разглядывать все два десятка картин Боттичелли из коллекции Уффици. Японцев вообще сразу видно. Кроме них, в восемь утра в музей никто не приходит. Русские, как правило, очень умны и точно знают, чего хотят, — сразу идут смотреть работы, которые нравились Достоевскому. Кроме того, для русских не существует такого понятия, как сезон, — во Флоренцию они ездят постоянно. Американцы всегда спрашивают, сколько денег художник получил за работу. «Слушайте, ну это же стереотип. Я думал, что вы его как раз развеете!» — возразил Мансилья-Круз. «Нет, я работал в американских музеях и твердо могу сказать, что насчет американцев есть много стереотипов, но вот конкретно это — чистая правда», — ответил Шмидт.
К каждой категории граждан в Уффици свой подход. Американцам рассказывают о ценности денег в старые времена, японцам — о том, какими они виделись итальянцам прошлых веков. А вот слепые сами могут рассказать много интересного. Для них в Уффици есть специальный маршрут, позволяющий познакомиться со скульптурами тактильно. Зачастую незрячие люди точнее квалифицированных искусствоведов-экспертов могут объяснить, что не так с той или иной работой — на ощупь оно понятнее. Мне сразу вспомнился один из слепоглухонемых учеников Ильенкова, который с буквально физическим наслаждением посещал музеи изобразительного искусства.
Конечно, больше всего внимания в ходе беседы было уделено теме цифровизации и маркетинга культуры. Как работать в сфере digital? Как собирать лайки в Instagram? Как увлечь людей, втянуть их в орбиту искусства? А если все есть в цифре, то зачем вообще нужен музей? В конце концов, чтобы постить в Instagram, не обязательно физически ворочать четвертью культурных ценностей планеты. Во всех странах эти проблемы решаются по-разному. Скажем, в России обычно берут миллиард на 3D-моделирование, а потом тупо фотографируют, сканируют экспонаты и выкладывают на официальном сайте. Но у Уффици до того, как туда пришел Шмидт, не было даже своего сайта! А теперь, благодаря его усилиям, есть не только сайт, но даже аккаунт в Instagram со 130 тысячами подписчиков. Шмидт говорил «134 тысячи», но вообще-то там всего 131. «Скажите, а вот вы ученый, исследователь, специалист по истории архитектуры, когда вы говорите обо всем этом, о количестве подписчиков, вам не становится грустно?» — «Из-за чего это мне должно стать грустно?» — не понял Шмидт. «Да он же немец, ему надо четко вопросы задавать!» — рассмеялась со своего места искусствовед Степанова. Мансилья-Круз пояснил свою мысль, а Шмидт на это ответил, что количественные показатели его нисколько не смущают, тем более когда они хорошие. Мол, подумаешь, в науке тоже есть цитируемость и индекс Хирша.
SMM — это сейчас действительно ключевое направление работы для большинства музеев. Во многих институциях специалисты по размещению постов в Twitter, Facebook или Instagram получают гораздо больше кураторов. 100 тысяч долларов в год — вполне нормальная зарплата для музейного эсэмэмщика. В России музеи тоже отчаянно бьются за достойное место в рейтинге лучшего SMM. В Музеях Московского Кремля была настоящая вечеринка, когда им удалось обогнать «Гараж» и «Винзавод» по числу подписчиков.
Короче говоря, во всем необходим баланс. Маркетинг нужен, но не как в фильме «Квадрат», а нормальный. А наука — никуда не убежит. Тем более «цифровой прагматик» Шмидт убежден, что «цифровизация» — это вообще ложное понятие, потому что ни одну вещь оцифровать полностью никогда не получится. Все равно останется какой-то осадок, с которым придется работать искусствоведам, кураторам и музейщикам.
Под занавес Мансилья-Круз передал слово публике. Шмидта спросили про выставку работ Эйзенштейна, которая собрала хорошую прессу в Европе, еще раз — про цифровизацию, а также какой у него любимый художник («Что за вопрос? Как будто школьник спрашивает!» — презрительно процедила Степанова). Но самый острый вопрос был о конкурсах на замещение должностей культурных менеджеров. Что это вообще за практика такая — менять директоров как перчатки, назначать руководителей с другой части планеты? Путь у нас такие конкурсы пока не проводятся, а все-таки, хочет ли Шмидт поработать в России? Здесь музейщик улыбнулся и сказал, что в целом не против, но никогда бы не стал выставлять свою кандидатуру против Марины Лошак или Зельфиры Трегуловой. Потому что они великие и он их обожает, как и всех остальных директоров музеев в России.
Вот так! Не то что некоторые наши либеральные кандидаты на выборах мэра.
