18+
Они заполнили все московские галереи и лофты семинарами и лекциями по современной философии, привозят в Россию мировых звезд уровня Жижека и Эндрю Кальпа. Центр новой философии стягивает ресурсы и неумолимо завоевывает российское интеллектуальное пространство. Если предыдущие поколения философов, меланхоличных и растерянных, тихонько болтали в пыльных аудиториях о желающих машинах и теле Земли, то новые захватывают модные площадки, оккупируют университеты и медиа, налаживают отношения с фондами и институциями. Вы можете не любить слизь, контингентность и динозавров. Вас никто не заставляет. Просто скоро без этого перестанут пускать в приличные гостиные. Кто же они, эти крепко сбитые молодые люди, взявшие на абордаж профессиональное сообщество? По каким принципам они взращивают вокруг себя новую интеллектуальную среду? Каковы их отношения с академией, эдьютейнментом, креативыми индустриями и анонимными имиджбордами? И, наконец, что за школу они затевают в Тюмени? «Шторм» встретился с двумя участниками группы и был поражен их немыслимой молодостью — оказывается, огромную махину школ, лекций, курсов, семинаров и ридинг-групп катят вчерашние школьники, 20-летние молодые люди.
— Темная экология, жатва тьмы, мертвая невеста. Вы что, готы?
Артем: На самом деле это напрямую отсылает к тому что у нас достаточно независимое автономное существование различных исследований. Конкретно этим направлением занимается Александр Вилейкис, и мы с ним не то чтобы напрямую пересекаемся.
Сергей: Вообще, главная фишка нашего центра — существование совершенно разных и зачастую противоположных курсов, которые одновременно с этим признают ценность друг друга. Это в том числе противостояние сложившейся академической иерархии. Есть ограниченный набор направлений, которые одобряются академическим сообществом, и часто одобряются исключительно произвольно — потому что они более знакомы, или потому что по ним есть соответствующий специалист, или просто потому что преподавателям не нравится современная философия. У нас накопилось много случаев, когда аспиранты «Вышки» или МГУ получали отказы от диссертационных советов именно по причине противостояния новизне.
— То есть в России имеется конфликт между такими рок-н-ролльными ребятами, которые пишут о динамике слизи, и академией?
Сергей: Я могу точно сказать, что никакую диссертацию по динамике слизи российскому аспиранту в большинстве вузов защитить бы не удалось. Я бы очень хотел ошибаться, но я не верю, что это возможно. Я не занимаюсь этой темой, поэтому не попадал под репрессии такого рода, но мне знаком опыт коллег, которые сталкивались с подобным неприятием.
К слову, сложилась парадоксальная ситуация, когда в МГУ менее ортодоксальные и догматичные темы принимают проще, чем в «Вышке». В НИУ ВШЭ, мне кажется, в некотором отношении более консервативная философская среда.
— Мне всегда казалось, что философия — это сугубо подростковая история. Лет в 12-15 у одних мальчиков просто половое созревание, а у других еще начинается какое-то безумие в духе «Как это так, есть вещи, а есть квалитативное сознание, куда девать квалиа, что же делать, как быть?» И ты ходишь, расцарапываешь в себе бесконечно эту специфическую озадаченность. Потом можно пойти поучиться, почитать книжки, разобраться, что можно так, можно эдак, ну и в целом лет за пять приходишь в себя и можешь заниматься нормальными делами. У вас никогда не возникало чувства, что вы занимаетесь ерундой?
Артем: Иногда. Конечно, китчевая философия воспринимается иногда именно в этом свете. Но изнутри своей дисциплины я могу сказать, что философия попросту необходима для таких вещей, как математика: философская логика, проблемы искусственного интеллекта, проблемы оснований математики. Сложно сказать, что это неважные занятия. Конечно, иногда думаешь, что занимаешься чушью, но обычно это связано всего лишь с тем, что ты неправильно фокусируешься.
Сергей: У меня иногда проскальзывает такое отношение к отдельным проблемам философии или к некоторым направлениям. Думаю, такое есть у каждого философа, который не может абсолютно все воспринимать одинаково лояльно. Но если речь идет о восприятии дисциплины в целом — нет, у меня нет такого ощущения. То, чем занимаюсь я, и то, чем я собираюсь заниматься, ни в коем случае не вызывает у меня ощущения, что я занимаюсь ерундой.
Другое дело, что в философии есть определенная герметичность, по крайней мере у тех, кто в достаточной степени в нее погрузился и в ней институализировался, возникает ощущение полной автономии от окружающего мира, и люди начинают заниматься какими-то проблемами уже без всякой оглядки на то, имеет ли это ценность за рамками их собственного интереса. Действительно, есть условия, которые позволяют тебе вообще не оглядываться на эти проблемы. С одной стороны, это условия, которые обеспечивают автономию науки от прагматики — бизнеса, государства и так далее. С другой стороны, они позволяют игнорировать смыслы, которые принципиальны для тех, кто смотрит на мир более утилитарно.
— Расскажите про вашу поросль. Откуда вы взялись?
Сергей: Думаю, определенную роль для консолидации разных людей и для определенного старта сыграл Философский дискуссионный клуб, который мы делаем с октября 2015-го. Мы начали проводить встречи, которые были связаны с чтением текстов, с приглашением разного рода исследователей и диалогом с ними. На третьем курсе я начал часто ездить на школы — школа InLiberty, GAIDPARK, «Шанинка». Мне показалось, что это формат, который обязательно нужно попробовать. И уже весной мы консолидировались в команду, с которой начали работать над школой «Грамматика постсовременности». Нам удалось привезти несколько ярких исследователей, среди которых Славой Жижек, Эндрю Кальп, который будет и на школе «Иллюминации», и Джейкоб Аппельбаум. Теперь значительная часть той команды сейчас работает над Центром новой философии. Мы поняли, что можем независимо от кого бы то ни было делать большие проекты, привлекать финансирование, людей, которые будут заинтересованы в такого рода коллективной работе.
— Ваша деятельность никак не оплачивается, по сути это хобби. А в целом, можно ли сегодня в том или ином режиме заниматься философией и при этом не заниматься чем-то посторонним, чтобы себя обеспечить?
Сергей: Заниматься философией за деньги можно, только если быть встроенным в академию. Все остальные варианты достаточно сложны и связаны с сильной популяризацией своей деятельности, хотя даже здесь мы наблюдаем сцепку с академией. Даже люди, получившие значительную автономию от академии, вроде того же Жижека, все равно не теряют связи с университетом.
— И плачутся, что они недостаточно признаны в академической среде.
Артем: Что касается людей, которым не нравится отношение академии к ним, вроде того же Пита Вульфендейла, то их претензии, на мой взгляд, обоснованы. Здесь то, о чем мы говорили раньше. Определенные течения, определенные школы не признаются в качестве настоящей философии, опознаются как киборги и мутанты, которым нельзя найти место внутри академической дисциплины. Тебя нанимают на определенный пост — преподавателя философии языка или эпистемологии. Достаточно сложно вырваться за эти пределы. Если ты такой человек, как Пит, который исследует все и вся, — тебе нет места в академии, которая сегодня крайне специализирована. Этот вопрос надо решать.
— Насколько плотно постконтинентальная философия смыкается с параинтеллектуальными течениями. Например, с темным просвещением, неореакцией и прочей яровратовщиной с двачей. Можно ли сказать, что они в определенном смысле подпитывают друг друга? Вообще, какова сегодня связь между рафинированной теорией и разнообразным трешем: идеологией, публицистикой, графоманией, политикой, сектантством, масскультом? Могут ли они подпитывать друг друга?
Артем: Я бы ни в коем случае не сказал, что темное просвещение подпитывает постконтинентальную философию как таковую, хотя о некоторых теоретических потоках такое можно сказать, пусть даже почти все, кто состоял в CCRU, существенно отошли от повесток Лэнда. Но подобные интеллектуальные кружки, безусловно, составляют жизненную среду новых направлений философии. Потому что CCRU, например, просто ненавидели внутри Уорикского университета, и понятно почему. Ненавидели даже тех, кто просто контактировал с этим кругом. Какое бы новое теоретическое направление вы ни выбрали, оно столкнется с существенным противодействием со стороны академических сред. Но с развитием информационных технологий в мире становится все больше мест, где на эти вещи могут смотреть под другим углом.
— А еще можете назвать примеры таких странных сближений?
Сергей: Когда философия черпала бы ресурсы с двача?
Артем: Тимоти Мортону, например, очень нравится один из последних эпизодов «Доктора Кто». И некоторые философские концепты в самом деле могут раскрываться через феномены массовой культуры. Если вернуться к CCRU, то их любимой книгой, которая стояла буквально повсюду в их маленьком уголке в Уорикском университете, был «Нейромант» Уильяма Гибсона.
— Как бы вы описали людей, которые ходят на ваши мероприятия и, может быть, поедут на школу в Тюмень?
Сергей: Это разные люди, потому что есть разные типы мероприятий. Есть мероприятия, завязанные на чтение текста. Это сразу очень большой отсев. Есть люди, которые придут на лекцию, если анонс покажется понятным. Есть те, кто придет на конкретную тему. Например, те, кто придут на этнометодологию, могут не прийти на что-то, связанное с континентальной философией. Я вполне могу представить, что на один курс придут 100 человек, на другой курс — на следующий день — тоже 100 человек, и при этом не будет ни одного пересечения, кроме организатора. Если все же пытаться обобщать, то это люди, которые чувствуют какой-то спрос на теорию. Либо потому, что они не сталкиваются с подобным в своей повседневной жизни, так как не связаны с наукой и интеллектуальными практиками и хотят получить компенсацию. Либо, наоборот, потому, что очень давно этим занимаются и хотят присоединиться к комьюнити, которое занимается тем же самым.
— Какие темы собирают больше всего людей?
Сергей: Мы очень удивились, когда на первую встречу по этнометодологии пришло больше 100 человек. Притом что этот курс точно нельзя назвать понятным для человека со стороны. Это не самое популярное направление в социальных науках и уж точно не самое легкое для проникновения в эту тему. Этнометодология позиционируется совсем по-другому. На не человеческие антропологии тоже пришло довольно много людей, но это, наверное, можно объяснить эстетикой, привлекательностью этой темы для тех, кто антропологией не занимается.
— Такой аттракцион, да?
Сергей: Да все — аттракцион
Артем: А нечеловеческое — это просто важная тема, которая интересует практически всех современных мыслителей, будь то вопросы искусственного интеллекта или существования объектов в акторно-сетевой теории и объектно ориентированной онтологии.
— И какой-нибудь креативный менеджер, который захотел причаститься актуальной философской дискуссии, тоже так думает: важная тема!
Артем: Я придерживаюсь мнения, что философия — это коммунистический проект, в том смысле что она не должна ограничивать себя в поле распространения. Философия не может сказать, что только определенный тип людей может ее воспринимать или же что она будет понятна только людям, которые безумно квалифицированы в конкретной теме. Мне кажется, что философия крайне избегает таких вещей. Пусть менеджер приходит.
Сергей: Я действительно думаю, что какой-то процент людей, кто приходит на такие встречи, не получает практически ничего. Они уходят, как если бы посмотрели какой-нибудь фильм. Ну и что? А кто-то придет еще и еще.
— Ну а за одну встречу можно, по крайней мере, выучить несколько крутых терминов, чтобы при случае смерить презрительным взглядом вчерашек с их «дискурсом» и «нарративом». Помню, на какой-то дискуссии Виктор Мизиано начал было описывать какую-то штуку в выражениях Делеза или Деррида, а потом — раз, хлопнул себя по лбу: что это я? И быстро исправился — отсылкой к Харману.
Артем: Если говорить про модность концептов, то это повсеместная тема. Как говорит Реза (Негарестани. — Примеч. «Шторма»), если пойти на чертовы конференции по теории полей, то все эти физики будут гнать невозможную бредятину. То же можно сказать и о достаточно большом количестве современных математиков, которые говорят про теорию категорий. Часто вещи неправильно интерпретируются, а красивые словечки засовываются куда угодно — неважно, о какой дисциплине речь. Мне кажется, что даже у биологов могут быть концепты, которые так понравятся окружающим, что они начнут использовать их в повседневных разговорах. Но мне не кажется, что это как-то должно клеиться с вопросами собственно философии.
Сергей: Я не думаю, что мы должны переживать из-за того, что какие-то люди используют наши концепты, вульгаризируя их изначальный смысл. Если это помогает им как-то выразить свои мысли — прекрасно. Требовать от всех аутентичного понимания каких-то авторов или текстов — безумие. Сами философы очень часто этого аутентичного понимания не придерживаются, и требовать от других людей подобного было бы как минимум непоследовательно. Для начала стоило бы потребовать его у некоторых философских школ и авторов. Какой-то небольшой процент людей обязательно заинтересуется и начнет всерьез погружаться в темы, с которыми познакомился. В этом смысле мы сближаемся с проектами, направленными на популяризацию науки. В частности, известен скепсис популяризаторских проектов по поводу того, насколько они в действительности приближают людей к науке, насколько люди действительно готовы после просмотра отдельных видео пойти заниматься наукой. Это всегда небольшой процент. Так, мне кажется, работает популяризация.
— А человек с улицы может подать заявку на школу?
Артем: Если он напишет хорошее эссе, то да.
Сергей: Надо быть честным, определенным преимуществом обладают люди, которые этими темами занимались раньше или погружены в академическую жизнь в той или иной степени. Человек, который никогда не сталкивался с языком современной философии, не сможет написать текст. При всем антиэлитаризме, было бы нечестно говорить, что написать эссе действительно может каждый. Но, естественно, мы будем по-другому оценивать человека, который, к примеру, профессионально занимается журналистикой и у него другая терминологическая машинерия, менее нагруженная, более публицистическая. Такой текст заслуживает отдельного подхода. Были философы, которые не писали сложно. Скажем, Андре Горц был журналистом и писал как журналист. Его тексты местами сложно отличить от интеллектуальной публицистики.
Философия — это в первую очередь исследование смыслов, как они даны в естественном языке, и для того, чтобы проявить себя, вовсе не нужно владеть какой-то специальной терминологией или иметь предварительную подготовку.
— Вам не кажется, что вы делаете чужую работу? Фактически вы создаете параллельную академии интеллектуальную среду. Возникает некое удвоение: там — курсы, конференции, школы, здесь — тоже курсы, конференции, школы. Насколько такая ситуация продуктивна? Есть ли аналоги на Западе?
Сергей: Я бы попробовал немного переформулировать вопрос и задать его следующим образом: можно было бы делать примерно то же самое, но в рамках академии — чтобы оплачивалась работа лектора, работа по проверке эссе? Ну, в принципе, да, можно. Все курсы, которые мы делали весной, могли были бы быть встроены в академическую траекторию. Но на деле для этого есть много преград. Сейчас мы на голом энтузиазме можем за две недели найти какого-нибудь специалиста, который оказался в Москве и готов этот курс прочитать — естественно, бесплатно. У него есть энтузиазм, у нас есть энтузиазм. Он может составить программу курса, потому что он эксперт в своей теме. Эта невероятная скорость и мобильность в бюрократической системе академии невозможна.
Делаем ли мы чужую работу? Ну, наверное, в идеальном мире, где академия принимала бы таких, как мы, мы могли бы делать нашу работу в более комфортных условиях за счет дополнительного финансирования. Но мы потеряли бы другой комфорт. Я имею в виду автономность, независимость выбора тем, отсутствие необходимости отчета.
В российской университетской практике сложилась безумная система, когда человек должен прописать программу вплоть до слов, которые он будет говорить, что часто противоречит самой идее исследовательского процесса. Курс может отклоняться от заданного направления, это вполне нормально, однако в условиях академии это сделать нельзя. Американские преподаватели в «Вышке» часто говорили: «Ребят, вот учебная программа, мы, конечно, не будем ей следовать, но давайте сделаем вид, что она имеет значение». Это как раз отношение, с которым в России сталкивается западный преподаватель. Мы, разумеется, подобного не требуем.
— Поскольку у нас — отдел культуры, не могу не спросить, чувствуете ли вы запрос на современную философию и, в частности, на то, чем вы занимаетесь, со стороны культурных сред, будь то кино, музыка, литература, современное искусство, исполнительские искусства?
Сергей: Мы сейчас в рамках Философского клуба делаем курс, который называется «институциональная теория и институциональная критика». Думаю, в конце этого курса мы будем говорить в том числе о том, насколько современное искусство нуждается в этой теории и активно привлекает ее. Другое дело, что часто оно привлекает теорию таким способом, чтобы валоризировать искусство, придать ему большую ценность за счет теоретических ресурсов, которые можно брать у философии, социологии и так далее.
— Вас привлекает роль человека, который помогает искусству валоризировать себя?
Сергей: А это неизбежно — что все продукты мысли, которые производятся в рамках теории, могут быть использованы на свой лад другими институциями, направлениями и так далее. Это как в кино. Взять «Настоящего детектива» — там же много, да?
Артем: В «Настоящем детективе»? Да, конечно! Если говорить о поп-отсылках, то «Настоящий детектив» фактически снят на основе работ Томаса Лиготти, Рэя Брасье, Юджина Такера.
— Серьезно?
Артем: Да-да-да! Там буквально цитаты.
Сергей: Философия может гордиться собой! «Настоящий детектив» — отличный сериал.
— И все-таки это ваша интерпретация или сценарист на самом деле вдохновлялся этими авторами?
Артем: Автор, как я понимаю, полностью не признает этого, но там фактически цитаты, стопроцентно взятые из The Conspiracy Against the Human Race.
Сергей: Честно говоря, я очень сомневаюсь, что он вообще мог быть знаком с работами Брасье, но если это послужило источником вдохновения — круто. Мне кажется, лучше, когда философия может служить подобным источником, чем когда она представляет интерес только для академических ученых. Хотя иногда ценность такой философии тоже бывает очень велика, интерес извне — это хороший признак.
Артем: Можно вспомнить размышления Хармана или Робина Маккея. Последний вообще говорил, что новые философские течения куда серьезнее воспринимаются полем современного искусства, чем академической философией. Спрос определенно есть. Видимо, это связано с посылом концептуального искусства: люди, занятые в сфере культурного производства, испытывают нужду в теоретизации того, что они делают.
