18+
Маленькому частному Tеатру.doc, который в этом году пережил трагический уход сразу двух руководителей — сначала Михаила Угарова, а затем Елены Греминой, предстоит еще одно испытание: переезд в неизвестность. Артисты и режиссеры ищут новое помещение и обращаются к людям с просьбой о помощи. «Шторм» поговорил с драматургом театра Михаилом Дурненковым, чтобы узнать, каким должен быть их новый дом и как они выживают в это непростое время.
— Михаил, ни ОМОН, ни рейды с собаками никогда не останавливали артистов Театра.doc. С чем приходится справляться сейчас?
— Сейчас наша главная проблема — это поиск помещения, все остальные на этом фоне — так, временные. Спектакли готовятся и выпускаются, но нам надо найти, куда переехать.
— Каким это помещение должно быть?
— Чтобы театр мог выживать, он должен находиться в центре: в идеале — внутри Садового кольца, а если не внутри, то хотя бы в шаговой доступности от метро. По площади это примерно 300 квадратных метров, и чтобы этажом выше не было жилых квартир. Возможно, это даже будут какие-то заводы или подвалы — все что угодно, главное — с частным владельцем, чтобы не зависеть от отношений с департаментом ЖКХ Москвы. Именно с этим ведомством у нас всегда возникали проблемы.
— Насколько они были серьезными?
— Наш первый переезд был спровоцирован показом документального фильма про Майдан — к нам тогда даже наведался ОМОН. А через какое-то время жильцы дома, в котором мы размещались, потребовали отдать занимаемое нами пространство под библиотеку. Это было в Трехпрудном переулке. Мэрия пошла навстречу, театр выселили, и это несмотря на то, что мы прожили там 12 лет и не причиняли никому неудобств. Никакой библиотеки, как вы понимаете, не появилось. Помещение до сих пор стоит закрытым.
— А второй?
— Второй случился после спектакля «Болотное дело» про заключенных. Тогда к нам нагрянули какие-то пожарные службы, которые стали выяснять, где и что у нас не так, — взаимосвязь вы тоже можете понять. Насколько я знаю, было даже какое-то давление на собственника, но, так как фактов нет, мы можем говорить об этом лишь в предположительной форме. А здесь, в Казенном переулке, где мы сейчас, прямо над нами живут люди, поэтому мы ищем другое место.
— Еще совсем недавно все были уверены, что театр вот-вот умрет, однако он продолжает жить. Как вам это удается?
— Театр не собирался умирать и не собирается. Я понимаю эмоции людей — в одночасье мы потеряли обоих художественных руководителей, но наша развесистая горизонтальная структура вряд ли даст нам уйти на дно. Как бы вам объяснить... Нас — много, мы — вместе, и каждый член команды понимает важность нашего общего дела. Для отбора спектаклей существует специальный худсовет, который помогает им обрести жизнь.
— Но ведь все равно тяжело: насколько я знаю, в театре нет зарплат, а все, вплоть до электрической лампочки, вам приходится покупать самим...
— Это на самом деле так: театр совсем не поддерживается государством. Есть лишь гранты, и в том числе от правозащитных организаций. Об одном из таких мы узнали буквально вчера: фонд Михаила Прохорова решил поддержать триптих спектаклей «Женщины.doc».
Если говорить про деньги... Да, мы бедные, у нас нет средств на какие-то изысканные визуальные решения, у нас не такие эстрадные спектакли, как у других, но в этом и заключается наша особенность. Мы — театр документа, драматурга. Мы делаем ставку на текст и послание, которое он несет. Остальное важно, но второстепенно.
— 24 июня будет 40 дней с момента ухода Елены Греминой. Как вы проведете этот день?
— Мы решили, что в этот день лучше всего устроить читку ее дневников. Актеры будут выходить к зрителям и читать записи, которые она оставляла в ЖЖ и Facebook в разные годы своей жизни. В них и о театре, и о стране, и о себе. Такую же читку мы делали в память о Михаиле Угарове и хотим повторить в сентябре на фестивале «Любимовка».
— Вам не хватает Греминой?
— Очень! В театре не стало... какой-то объединяющей нас всех любви, что ли... Она была нам как мама, поэтому мы чувствуем себя осиротевшими. Когда родители уходят из жизни, дети резко взрослеют. Такой же период взросления теперь и у нас.
— Некоторое время назад вы говорили, что мало верите в театральную сплоченность и человеческий идеализм. Как с этим сейчас?
— Не могу сказать за остальных, но все эти 40 дней, которые прошли с ухода Елены Анатольевны, я постоянно слышу слова поддержки от театральных деятелей. Они говорят, что мы не одни и всегда можем на них рассчитывать, разумеется, в художественном плане. Мы чувствуем эту помощь, и она бесценна! Если честно, я не помню, в каком именно контексте я говорил про свое разочарование. Возможно, это было связано с какой-то неприятной ситуацией. Но, если не верить людям, зачем тогда заниматься театром?
— Поддерживаете ли вы связь с Кириллом Серебренниковым?
— Я знаю, что близкие поддерживают с ним связь через адвокатов, а мы — на расстоянии, думаем о нем, говорим и сообщаем о своей поддержке читками. В этом смысле мы с ним продолжаем оставаться на одном корабле.
— В «Википедии» на страничке Театра.doc появилась странная запись: «Директор — и.о. Виктория Холодова, художественный руководитель — вакантно». Действительно вакантно?
— Это очень странно, потому что такой вакансии у нас нет и мы никого не ищем! Театр. doc — это огромное множество людей, и те, кто находится на правом фланге, могут не знать тех, кто на левом. Поверьте, у нас сейчас нет такой личности, которой можно довериться полностью. Худруком мог бы стать разве что сын Елены Анатольевны — Александр Родионов, но он не хочет. Говорит, что будет просто поддерживать.
— Вы бы хотели, чтобы он им стал?
— Это был бы самый простой выход из ситуации, в которой мы оказались. Человек принимал бы окончательные решения и брал на себя ответственность. Но уникальность нашего театра в том, что каждый, кто сюда приходит, уже самодостаточен. Он понимает, где он и ради чего здесь.
— Кстати, а вы берете людей с улицы? Без актерского или режиссерского образования?
— Именно для этого мы и существуем — чтобы к нам мог прийти любой! У нас за столом всегда есть место, куда можно сесть, рассказать о себе и о своих мыслях. Эти самые люди, которые приходят с улицы, обычно и создают новое слово в искусстве.
— Еще несколько лет назад про вас писали, что вы занимаетесь чернухой, сегодня отношение к театру изменилось. Вы это заметили?
— А Чехов тогда тоже чернуха? (Смеется.) На самом деле именно это и отличало нас от театров, наполненных государственным оптимизмом, — мы всегда говорили правду. Часто нелицеприятную, но все же правду. Если 600 или 700 других театров хотят рассказывать, как хорошо в лесу котенку и медвежонку, — ради бога, а нам хочется говорить о том, из-за чего болит душа. Так что я не могу согласиться со словом «чернуха» и сразу заменил бы его на что-нибудь другое. Например, на «суровую реальность».
— Вы верите, что однажды театр сможет существовать, не боясь гостей-силовиков и перспективы оказаться на улице?
— Реальность такова, что к нам вряд ли прилетит волшебник в голубом вертолете и подарит нам новое здание. Да и в покое нас тоже вряд ли оставят, тем более что мы всегда существовали в оппозиции и будем существовать в ней дальше. Все зависит от ситуации в стране. Помните, как поется в песне из фильма «Гардемарины, вперед!»? Судьба и родина — едины.
