18+
Потерявшаяся в снегу крошка хлеба, противобомбовые аэростаты и огромный ржавый борт баржи, который увозит его на далекий Урал. Народный артист РФ Илья Резник рассказал про самый страшный год своего детства, который он провел в осажденном Ленинграде. На тот момент ему было всего четыре, но он уже понимал: настоящее счастье — это когда все живы. И что нет ничего важнее, чем уметь сострадать!
— Илья Рахмиэлевич, добрый день! 27 января исполняется ровно 80 лет с момента полного снятия блокады Ленинграда. С какими чувствами вы встречаете это утро?
— А давайте я прочту вам одно стихотворение. И может, оно и будет ответом на ваш вопрос!
Сорок второй жестокий год.
Сентябрь месяц.
Аэростаты. И ежи.
Сирены зов.
И раскаленные ряды
Пожарных лестниц
Вокруг израненных
Пылающих домов.
Был где-то бой.
И мой бежал в атаку папа.
А здесь гудело небо,
Рушилась земля.
И я, малец четырехлетний,
Шел по трапу,
На борт всходя,
Как мне казалось, корабля…
— Это про эвакуацию?
— Да. В блокадном Ленинграде я провел один год. Это было в 41-м и 42-м. А потом нас с мамой эвакуировали в Свердловск.
Я до сих пор помню эту баржу, которая увозила нас по Ладоге, и запах ее обшивки! Этого дерева с железом. Потому что когда раздавались взрывы, мы прижимались к ее борту.
А вот бабушка и дедушка остались. И когда мы вернулись — они уже были как два скелетика. Бабушка дежурила на крышах и гасила зажигалки (немецкие авиабомбы. — Примеч. Daily Storm), а дедушка рыл окопы и противотанковые рвы.
Однажды работавшим на копке принесли картошки. А он голодный! Поэтому сразу начал ее есть, и у него произошло сужение пищевода. С тех пор он мог делать это только стоя.
— А папа?
— Папа ушел на фронт, получил тяжелые ранения и умер от скоротечной чахотки в одном из госпиталей Свердловска. Это было уже в 1944-м.
Он немножко полечился, но... Два ранения в легкие, чего вы хотите!
— Что вы помните о самой блокаде?
— Мне было всего три с половиной года, поэтому все воспоминания носят фрагментарный характер. Помню, как я вышел на балкон нашего дома на улице Восстания и говорю: «Бабуля, а почему небо такое серое?»
«Это аэростаты!» — отвечает она.
«А чего они делают?»
«Они защищают нас от немецких самолетов!»
А когда рядом с нашим садиком на улице Рылеева звучала сирена, мы прятались в шкафчики или забирались под столы. После чего нас уводили в укрытия. Там до сих пор висит табличка: «бомбоубежище».
Я могу прочесть еще одно стихотворение, только найду нужную страницу... (Листает.)
О сколько лишений, мой город блокадный,
Ты горькой порой перенес!
Звенели сирены, ревели надсадно
Ночами страданий и слез.
О тех, кто покоится на Пискаревском,
Болеет душа и скорбит.
«Никто не забыт и ничто не забыто»
В сердцах ленинградцев звенит.
В эти январские дни город детства
Вижу я в дальней дали.
Полные горя, страданий и бедствий
Долгие годы твои.
Город блокадный, здесь твои дети!
Все, кто остался в живых.
Разве забудем мы дни лихолетья?
Дни испытаний твоих...
А вот другой эпизод: однажды бабушка вела меня по улице Восстания и дала кусочек хлеба. Я начал его жадно есть, и одна крошечка упала.
Я бросился в снег. Стал искать. Но бабушка сказала: «Не надо. У нас дома есть еще кусочек. А этот пусть воробушек съест!»
И я согласился: пускай эту крошку съест воробушек.
— Как же вы тогда выживали?
— Ездили за город. Рвали лебеду и крапиву. Из этого получался суп. Грызли дуранду. Дуранда — это такой жмых. Его невозможно разгрызть, но грызли! В этом тоже было наше спасение.
Хоть и не всех он спас. Как видите, 700 тысяч погибших!
— А мне почему-то сразу вспоминается ваше стихотворение про крошки на белом снегу…
— Да, это из моей песни «Дети войны», которую мы как раз будем исполнять на концерте к 80-летию снятия блокады!
А вообще, у нас каждый день какое-то событие. Например, 19 января мы выступали на 13-летии Следственного комитета. 20-го побывали на юбилее великого врача Лейлы Адамян. Это наша близкая подруга, спасительница многих наших друзей. А потом провели большой концерт к восьмилетию нашего детского музыкального театра «Маленькая страна».
Устаем, конечно, но для нас это радость.
— А у вас нет желания еще и зайти в свой двор на улице Восстания?
— Друзья уже предлагали! Только я там когда-то был. Мы приезжали туда вместе с телевидением и даже поднимались в нашу квартиру. И представляете, какое совпадение? Там тоже живет мальчик. У него есть бабушка. А их комнату разделяет шкаф, и он спит прямо за ним. Как когда-то спал я.
Правда, сейчас этот мальчик уже вырос и стал совсем взрослый.
— Насколько тяжело человеку, пережившему блокаду, понимать, что где-то снова гибнут люди?
— Ну конечно, тяжело! Те же самые ощущения, что и во время войны! Мы сейчас живем в Крыму, где у меня два детских театра — один в Севастополе, другой в Ялте. И вот наши севастопольские ребята точно так же прячутся в бомбоубежищах, а потом приходят к нам на занятия.
Получается, я сейчас тоже на передовой.
— И снова слышите разрывы!
— Бывает и такое. Слава богу, хорошо работает ПВО.
А насколько это страшно... Нет, не страшно. Что бы ни происходило, мы раз в неделю обязательно едем в Севастополь и проводим там свои уроки. А летает или не летает... Понимаешь, что это нужно! Потому что дети ждут.
