18+
У жены Сергея Наговицына Инны большая радость: ей посчастливилось исполнить песню своего любимого человека на главной сцене страны. Композиция называлась «Городские встречи», а помог ей в этом певец Евгений Григорьев. «Сережки нет уже 19 лет, и вдруг Кремль! — поделилась Инна в разговоре с Daily Storm. — Могли ли мы об этом мечтать, живя в обычной пермской хрущевке и теснясь вдвоем на узенькой односпальной кровати?»
— Инна, песня Сергея прозвучала в Кремлевском дворце — Вы счастливы?
— Да я даже не знаю, чего больше — счастья стоять на такой сцене или радости за Сережку! Мало кто верит, но при жизни он побывал максимум в шести городах. У него не было ни концертных залов, ни фестивальных площадок, он ведь ко всему этому только шел. Помню, сидит на табуреточке, поет мне своего «Прохор Митрича», а я реву взахлеб, так мне жалко его героя и так хочется, чтобы о Сережке знали все! Поэтому, когда Женя Григорьев вдруг предложил мне спеть дуэтом, я, не задумываясь, сказала «да».
— Как Вас встретили зрители?
— Они пели вместе с нами! Люди махали флажками, хлопали, и по их глазам было видно, что Сережку любят и помнят до сих пор. Особенно радостно, что все это было именно в Кремле! Ну Вы ведь представляете, что это такое: пройти 354 кордона, заглянуть в гримерки великих, сфотографироваться с Александром Новиковым и посмотреть, что там, за этой «стеной». Сережка о таком мог только мечтать. Я помню его отчаянье. Мы ведь жили в Перми — кто там куда пригласит? А тут — Москва, тут — все.
— Как Вы думаете, за что его так любят?
— Я тоже думала над этим вопросом. Почему над его песнями льют слезы и 80-летние бабушки, и 16-летние пацаны? Как творчество простого закамского парня, у которого не было ни одного эфира и ни одного клипа, могло разойтись по всему миру? А ответ простой: его песни придавали сил. Например, одна девушка во время чеченской войны выходила из окружения и, чтобы было не так страшно, затянула «Потерянный край». И она, и ее сослуживцы остались живы.
А вот другой случай: подходит парень и рассказывает, как он шесть часов сидел на Сережиной могиле. Я спрашиваю, зачем? А он: «Да потому что все, чего я добился в жизни, было только благодаря ему».
Как выяснилось, мальчишка родился в Челябинской области в многодетной семье. Казалось бы, что ему светило? А теперь он в Москве, у него собственная семья и хорошая работа — Сережины песни научили его не сдаваться!
— А расскажите, как вы познакомились?
— С Сережей? Это было в Перми, когда я поступила в мединститут и нас отправили на картошку в Частинский район. Была какая-то драка, причем драка жестокая, с кирпичами об голову, ну Вы знаете, как это обычно бывает, когда ребята из одного района вдруг идут против другого — и я сразу обратила на него внимание. Ну надо же, вчерашний школьник, а такой смелый и отчаянный! К сожалению, Сережка недоучился даже до первой сессии, и мы на некоторое время пропали друг у друга из вида. А поняли, что не можем поодиночке, когда его уже забирали в армию. Не помню, кто спросил: «Иннуха, поедешь в Закамск Серегу Наговицына провожать?» И разве я могла не поехать?!Сережка страшно обрадовался и всю ночь прокатал меня на родительской «копейке», а под утро, часов в шесть (в восемь ему уже нужно было быть на призывном пункте) включил фары и спросил: «Ручка есть?» Ручки не оказалось — поэтому я начала поджигать спички и тлеющими головками царапать ему свой адрес. Спичка гасла — я брала новую. Потом про это появилась песня: как я писала ему угольком!
— И Вы, конечно, преданно ждали его из армии...
— Мы ежедневно писали друг другу письма. Я ждала и страшно переживала, как бы его не отправили в Афган. Он же был такой правильный, такой смелый. Всегда за справедливость! Но тогда обошлось: он попал в Батуми. Там же, в Грузии, Сережка вместе с ребятами-сослуживцами организовал группу и меньше чем за год написал 69 песен, девять из которых были посвящены мне. К сожалению, эту кассету потом украли, и ничего из того периода не сохранилось.
Ну а потом он вернулся, и мы поженились. Это были те самые десять лет, в которые было все: и радость, и горе. Ведь чем известнее становились его песни, тем дольше его не бывало дома. Телефона нет. Где он? Что? Помню, однажды вернулся, а я говорю: «Если еще раз пропадешь так надолго, я помру. Что делать-то будешь?» А он: «Ничего. Я рядом лягу!»
— Правда, что Сергей предчувствовал свой уход?
— Правда. Незадолго до смерти он даже нарисовал себе памятник и сказал: «Когда я уйду, я стану птицей. Прилечу — не выгоняй. А воспитаешь Женю, придешь к нам. Ко мне и к Вовочке, и мы будем вместе».
Вова — это наш сын, который родился мертвым. Это было еще до появления Жени. Помню, я лежала в больнице и ревела: всем приносят детей, а мне нет. Сережка хоронил его без меня — рядом со своей прабабушкой, и все 10 лет нашей с ним жизни ходил к нему и зимой, и летом. В свой последний приезд он поднял рюмку водки, повернулся в сторону могилы и сказал: «Мама Катя, Вовочка, я скоро к вам приду». Его стукнули по плечу: что ты! А он: «Вот увидите...»
А еще он говорил мне, что мы проживем с ним лишь 10 лет. Так и оказалось. До 11 не хватило месяца и семи дней...
— Как страшно...
— Нашей с ним Женечке тогда исполнилось всего пять месяцев, но я была в таком состоянии, что не думала ни о ней, ни о родителях. Только о нем, о Сереже, и постоянно его навещала.
Кладбище было далеко. Сначала едешь час на автобусе, потом сорок минут через лес. И вроде выйдешь в солнышко, а приходишь к нему — уже ливень. И вот сидишь у него на могиле, вся сырая, и плачешь. А чего уходить? Смысла-то нет.
В то время я постоянно перечитывала его черновики и искала ответы: за что так рано? почему? Пыталась понять его стихи.
«Я не в очередь влез, пусть того и не стою. Я поднялся бы сам, да душа тяжела. Ты возьми меня, Бог, поскорей, я не скрою, ну а там я уж сам доберусь до угла». Как, ну как он мог писать такое в 25 лет?!
Доходило до того, что я вдыхала запах его одежды и искала его среди прохожих. А когда он мне снился, я не хотела просыпаться. Бывало, он приходил во сне и говорил: «Нюлечка, а я к тебе хочу!» — «Так ведь тебя уже нет, и все это знают», — отвечала я. — «Да ладно! Скажем, забухал, а теперь вдруг вернулся». Вставая, я надевала его тапочки, накрывалась его халатом и умоляла: «Тупичка, приснись, пожалуйста, еще!» Тупичка — это было такое ласковое обращение.
— Что Вас тогда вытянуло?
— Люди, которые встречались мне на пути. Например, как-то раз я разговорилась со старенькой бабушкой. Она рассказала, что у нее умер единственный сын, а вслед за ним невестка. Остались два маленьких внука. И вот она, сама прошедшая детский дом, решила, что никому их не отдаст и воспитает вместе с дедом. Потом не стало и его. Я отдала ей все, что у меня тогда было, а потом села в автобус и думаю: «Если эта старенькая бабушка, у которой уже трясется головка, находит в себе силы продолжать жить ради своих мальчишек, почему этого не можешь ты? Бог специально посылает тебе такие примеры. Да и как же Женька? Кому она будет нужна кроме тебя?»
И я стала жить ради нее, ради своих родителей и друзей, которые всегда были рядом.
— Потом стало легче?
— Я бы не сказала. У нас ведь с Сережкой не было ни квартир, ни машин, и мы жили в обычной родительской хрущевке. Кровать вообще была односпальной, мы проспали на ней все 10 лет, и лишь мечтали о том, что когда-нибудь у нас появится другая. А когда Сережка умер, жить стало вообще не на что. Помню, как-то сдаю вещи в камеру хранения, а у меня спрашивают фамилию. «Наговицына? Ой, какая известная. Есть же такой певец знаменитый!» А я молчу.
— Инна, о чем Вы мечтаете?
— Сейчас моя самая заветная мечта — чтобы именем Сережи назвали улицу в его родном Закамске. А в планах — провести несколько вечеров его памяти с участием известных артистов. В 2019-м будет 20 лет, как он ушел.
Да все хочется: и книжку написать, и фильм снять...
— А Женя? Она не хочет продолжить дело своего папы?
— Мечтает! Она очень творческая личность, точная копия своего папы!
