18+
Как и ожидалось, фильм Алексея Учителя «Матильда» оказался незатейливой зарисовкой на темы из жизни celebrities, которые все делают для красоты: красиво живут, красиво стареют, красиво умирают (не вам чета, сидящим по эту сторону экрана). Идеология «красоты ради красоты» является одним из вариантов дендизма — любите нас, потому что мы богатые и знаменитые, — однако роль денди воспринимается в данном случае как сословная привилегия.
Судя по некоторым высказываниям, нельзя сказать, что Николаю Второму было чуждо подобное отношение к жизни. Когда убили Столыпина, он сетовал его преемнику на то, что покойный его «заслонял». Императору претили не только яркость и одаренность застреленного премьера, но, в первую очередь, то обстоятельство, что все эти качества были благоприобретенными, а не полученными по наследству. Спустя семьдесят лет после убийства самого Николая, он стал синонимом «России, которую мы потеряли», превратившись в фигуру, которая заслоняет всех нас.
Все это, безусловно, наводит на мысль о рейтинге мертвецов, которые, продолжая бороться друг с другом, бросают вызов живым. На стороне живых в этой инфернальной битве находится «династия» Пугачевой, на стороне мертвых — Романовы, и трудно поспорить, что перед нами очень специфический выбор, в котором, к примеру, не сразу поймешь, кто жив, а кто мертв. Как бы то ни было, Учитель вписался за Романовых и, судя по реакции православных хунвейбинов, уже многократно об этом пожалел.
Самое смешное, что фильм представляет собой правоверное монархическое произведение, только это — монархизм на экспорт, оказавшийся в конфликте с монархизмом для внутреннего употребления. Идея, с помощью которой представляется фигура Николая Второго, тоже очень проста: да, он царь, он помазанник, он святой, кто же спорит. Однако давайте не забывать, что монархия у нас должна быть «с человеческим лицом».
Этот образ имеет более чем официозный подтекст, приуроченный к столетию революции: Николай Второй должен заменить Ленина в амплуа самого человечного человека.
Попутно должно быть показано, что попытки придать «человеческое лицо» социализму провалились неслучайно, ибо оно с чертами царя-святого было только у монархической России. В рамках этого пропагандистского госзаказа именно любовная история с участием героя, нуждающегося в «подтягивании харизмы», является наиболее очевидным ходом, который подсказывает нам западный продакт-плейсмент. Добавим к этому некоторое сходство последнего русского царя с типажом ламберсексуала. Чтобы сыграть на этом, воплотить царя на экране пригласили обладателя ламберсексуального типажа из Германии Ларса Айдингера.
Подобный набор приемов был бы идеален для фильма о любой среднеевропейской монархии, в особенности британской. К слову, в городе-супергерое Лондоне есть клуб «Трамп», названный отнюдь не в честь президента Соединенных Штатов, а в честь короля-ходока (tramp — ходок, гуляка, шлындра), который чуть ли не через катакомбу, на месте которой находится клуб, наведывался к любовнице. Как видим, в стране действующей монархии увековечение сексуальных подвигов коронованной особы — вполне обычное дело. В нашем случае этому мешает образ царя-мученика.
Тем не менее, совсем неслучайно обратной стороной любой монархии «с человеческим лицом» является представление о монархе как о персоне, «которой ничто человеческое не чуждо». Увы, в истории последнего русского царя подобный подход не снимает, а порождает вопросы. В частности, где заканчивается мера человеческого, которая позволительна святому? И был ли Николай святым именно при жизни? А может быть, стоит задуматься, что святым царя сделала только его смерть?
Если остановиться на последней версии, поневоле придешь к тому, что своей смертью царь искупил некие изрядные прегрешения. Впрочем, так можно договориться и до махровой конспирологии в духе Германа Стерлигова, считающего, что император всероссийский с чадами и домочадцами не был расстрелян в Ипатьевском доме, а оказался приголублен все в той же Великобритании, где заменил похожего на него как две капли воды двоюродного брата Георга.
Как бы то ни было, не стоит упускать из виду, что фильм называется все-таки не «Николай», а «Матильда», и учительская клюква в сахаре для западного рынка более чем пригодна в качестве байопика, посвященного приме.
Матильда Кшесинская была первой русской знаменитостью в строгом смысле этого слова, во всяком случае, первой из числа тех, кого помнят и по сей день. Не выдающейся личностью, не героиней, ведущей спор с толпой или историей, и даже, как выражались в те времена, не «замечательным человеком», а именно селебрити. Фигурой, для которой красиво быть знаменитой.
Скорее всего, именно Кшесинскую с ее тридцатью двумя фуэте имел в виду Лев Толстой, когда неодобрительно писал про искусство танца: мол, все эти ужимки и прыжки на сцене — одна ловкость ног и простое мошенничество. К жизни духа эти экзерсисы отношения не имеют.
Находясь, как и полагается знаменитости, на линии противостояния «высокой» и «массовой» культуры, Кшесинская стала не только связующим звеном между ними, но и живым ископаемым, объединившим эпохи. Даже по современным меркам Матильда прожила удивительно долгую жизнь, пережив на три года Юрия Алексеевича Гагарина. В этом обстоятельстве уже не только конспирологи, но вообще наблюдательные люди могли усмотреть верную примету грядущего распада СССР.
Вдобавок ко всему, как и подобает всякой уважающей себя звезде, при жизни Кшесинская вызывала чудовищную ненависть, которая после смерти незамедлительно превратилась в фундамент немеркнущей славы. Неприятие Матильды сто лет назад уступало, наверное, только ненависти к Александре Федоровне, «немецкой шпионке» «блуднице», «распутнице» (от слова «Распутин»). Собственно, в журнально-газетном сознании времен революции балетная дива была именно что фигурой, равновеликой старцу Григорию, по сути, — Распутиным в юбке.
На то были свои основания, связанные не с любовными похождениями или сеансами деревенской магии, а с немалым влиянием на принятие решений, в специфике которых, как и старец, балерина мало что понимала. Впрочем, если за глупость и некомпетентность публика всего лишь прощает, то за пошлость и вероломство она вообще часто начинает носить на руках. Кшесинской не простили другого: любовница императора, серый кардинал, прима-балерина, но, о, ужас, как коротки, как кривы ее ноги!
Статус любовницы императора порождал в те годы двойственное отношение: ненависть вызывали прежде всего сами Романовы, и эта ненависть распространялась на всех приближенных. В случае с Кшесинской фактором была буквальная близость к монаршьему телу, многократно преувеличенная молвой. За Кшесинской закрепился статус «царевой куртизанки». При этом народу было прекрасно известно, что вокруг недорослей голубых кровей всегда были «белошвейки», специальные дамы публичной профессии в не самом лучшем смысле слова. Эти дамы посвящали аристократических отпрысков в тайны связей и сношений с противоположным полом. Делалось это на тот случай, чтобы отпрыски раскобелились, не остались бы без потомства и, не дай Будда, не начали бы заглядываться на лиц своего пола.
Не то чтобы Кшесинская с самого начала была приставлена к Николя как «белошвейка». Скорее, все произошло по стечению обстоятельств. Как бы то ни было, ей этого не простили. Трудно сказать, чего было больше в ненависти народной: праведного гнева, нутряного ханжества или желания оказаться на том же самом месте. Впрочем, без Кшесинской и сильно скучали: кого было еще обсуждать? О ком распространять сплетни?
Примерно так в наши дни не могут обойтись без Ксении Собчак. Функциональное место дочери первого мэра Санкт-Петербурга абсолютно идентично месту фаворитки последнего русского императора. Крестница В.В. Путина, кавалер ордена белой ленты, «свобода при барракудах» и просто светская львица. Правда, Собчак не является фавориткой, так ведь и амплуа фавориток в прежнем его понимании кануло в Лету (как раз благодаря событиям вековой давности).
Фактически выдвижение Ксении в качестве кандидата на президентских выборах отражает сложную эволюцию самого института фаворитизма. И эта эволюция, скажем прямо, несет на себе некую печать абсурда. Как и в свое время Матильда, Ксения олицетворяет все, против чего хотелось быть в последние два десятилетия. Однако в электоральный процесс Собчак вступает как кандидат «против всех». Увы, то, что сегодня кажется абсурдом (мало ли было его при Николае Втором), сто лет спустя вполне могут принять за признак святости. Есть и иная аналогия: если бы электоральные технологии при царе были развиты так же, как и сегодня, не исключено, что после Февраля Матильда могла бы стать кандидатом в президенты от роялистов.
В общем, как ни крути, а Собчак сегодня — то же самое, что Матильда вчера.
Это в наши дни какая-нибудь великовозрастная тетка, которую от передач с Собчак за шиньон не оттащишь, считает ее, мягко говоря, «не очень хорошим человеком». Однако пройдет каких-нибудь сто лет, и не исключено, что правнучка той самой тетки скажет о Ксении: «Ведь были на Руси святые люди, были, да все вышли!» Раз сегодня есть те, кто не только Николая, но и Матильду считают праведниками, спустя век могут появиться те, кто такое же мнение будет иметь о Собчак. История повторяется, когда ничему не учит.
