18+
Чтобы сразу зарядить читателя на нужную волну, вот большая цитата из «Российской газеты» от февраля этого года: «...в России около 40 процентов всех тяжких насильственных преступлений совершается в семье. В 93 процентах случаев жертвами домашнего насилия становятся женщины, лишь в 7 процентах — мужчины. Ежедневно 36 тысяч женщин терпят побои мужей. Ежегодно более 14 тысяч женщин и 2 тысяч детей погибают от рук мужей или других близких. Еще 2 тысячи детей и подростков, спасаясь от жестокого обращения со стороны родителей, кончают жизнь самоубийством. По данным МВД, сейчас на учете в полиции стоят более 200 тысяч «семейных дебоширов». В прошлом году с января по сентябрь (более свежих цифр пока нет) по уголовной статье 116 — «Побои» было зарегистрировано 57 тысяч преступлений».
Это цитата из текста, предваряющего публикацию закона о декриминализации семейного насилия. Еще зимой прошлого года правительство не поддержало идею Елены Мизулиной о декриминализации побоев в семье, а уже весной этого года федеральный закон о переводе домашнего насилия (если оно совершено впервые) из Уголовного кодекса в Административный подписал президент. В указанном выше тексте автор сообщает, что противники закона не заметили очевидные его положительные стороны, а затем пытается эти стороны перечислить в трех абзацах, из которых понять можно только один: в нем автор сообщает о поддержке декриминализации почти 60 процентами населения России. Ну, раз народ хотит — то уж чего уж.
В языке новой России слово «абьюз» еще недавно проходило по разряду модных; когда пишешь о таких вещах применительно к российскому контексту, легко сорваться в пренебрежительную иронию в духе «русским наконец объяснили, что бить баб нехорошо, но тут они открыли для себя газлайтинг». На деле же стоит — как писали в 2006-м — заглянуть на форумы, и можно увидеть, что эта терминология (пусть и в вульгарном и поверхностном ее изводе) уже плотно прижилась не только среди молодых ищущих женщин, но и вполне себе тетушек и даже зрелых мужчин. Комментарии под текстами и постами про абьюзивные отношения вскрывают механизм авторефлексии «простых людей»:
«Мне интересна тема абьюза, газлайтинга, похоже, я столкнулась именно с этим явлением. Статья проясняет ситуацию. Спасибо!»
«А если абьюзер не муж, а жена? Что делать, не знаю: обоих детей оч. люблю. Она постоянно давит и шантажирует: и детьми (что видеться с ними не даст), и тем, что в статье написано выше. Устал уже. Замкнутый круг какой-то. Оч. хорошая и познавательная статья. Наконец-то узнал то, что меня мучило и не давало покоя».
«Доброго времени суток! Что если я четко осознаю, что пережила в детстве абьюз со стороны отчима и в какой-то степени от матери и теперь чувствую, что являюсь абьюзером для своего партнера, с которым девять лет вместе? Мне от этого плохо и сейчас нахожусь в процессе самосознания и отчужденности, чтобы не причинять ни ему ни себе боль».
И вот — на эту тему в большом зале Центра имени Мейерхольда теперь есть спектакль. «Абьюз» по пьесе Натальи Зайцевой поставил режиссер Иван Комаров, который — вместе с актерами спектакля — также принимал участие в написании пьесы. К слову, сам драматург называет это не спектаклем по пьесе, а «пьесой по спектаклю»: некоторые перформеры писали себе реплики сами, а режиссер, по мнению Зайцевой, видел картину комплекснее, чем она сама. Этот способ коллаборации, конечно, важно иметь в виду, задаваясь вопросом об отношениях этого спектакля с современностью в театре.
Здесь, несмотря на интонационную ненавязчивость текста, есть сюжет, который даже можно пересказать. Героиня по имени Марина постепенно осознает себя в абьюзивных отношениях, уходит (за рамками текста) от мужа Ивана к любовнику Марату, начинает посещать психотерапевта и однажды вспоминает об эпизоде насилия на даче, где ее мать писала академическую работу. Пытаясь выяснить, кто из мужчин был в то время рядом с ней, она приходит к неизбежному выводу об участии в этом инциденте ее отца. Параллельно разворачивается суд, в ходе которого решается судьба дочери, Леры, — с кем из родителей она будет проживать. Родственники Марины, попавшие под влияние ее отца-абьюзера, выставляют Марину безответственной и безумной, и суд отдает дочь отцу — Ивану.
В пересказе это, естественно, напоминает соцреалистическую пьесу о правильной семье. Все было бы так, если бы не язык — драматический и спектакулярный, — который используется. Работу Натальи Зайцевой вообще стоит отметить особо. То, что она делает, можно безответственно охарактеризовать как актуализацию текста в постдраматическом театре. Недавняя премьера спектакля Siri в ЦИМе по ее же пьесе это более чем подтверждает. Зайцева пишет под спектакли звеняще-европейские тексты, по-хорошему выхолощенные (в том числе и от так называемой вырыпаевщины, чем страдает нынче некоторая часть российской драматургии) и поражающие своей свежестью. Эти две ее пьесы («Абьюз» и Siri) естественным «нулевым» языком без претензий рассказывают об актуальном, которое, выходя на уровень человеческих отношений, неизбежно сплетается с тем, что в литературе принято называть «вечным». Прочитав пьесу, можно понять, что режиссер с актерами этот язык (все-таки отличающийся деликатностью) несколько вульгаризируют. Однако это только идет на пользу спектаклю, оставляя некоторое расстояние между текстом и исполнителем. Особенно явно этот зазор проявляется в персонажах «ищущей женщины» Веры и самой Марины, про которую единственно можно сказать, что она «занимается своим психическим здоровьем». Здесь текст работает наиболее убедительно.
На сайте ЦИМа спектакль очень верно охарактеризован как «сновиденческий триллер». Саспенс повисает в воздухе еще до того, как открываются двери в зал: на сцене сконструирована обычная квартира в разрезе с двумя стенами, дверьми в детскую, на выход и в кладовую. С правого боку от квартиры стоит длинный черный стол, а с левого мигают зеленым огромные буквы «F<M>P». Сначала пытаешься найти в этом аббревиатуру, гадая на тему Female и Male, а потом понимаешь, что это «абьюз», набранный в английской раскладке. При этом звучит тревожный нойз, похожий на работы Скота Гиббонса в спектаклях Кастеллуччи. Внутри квартиры работает телевизор, расположенный по диагонали от зрителя, а в кресле перед ним сидит персонаж — Юлия, которая одновременно исполняет роль трикстера, ведущего и судьи. Это женщина в зеленом костюме и пластиковой маске из известной в 90-х передачи «Моя семья», а точнее, ее рубрики «Маска откровения». Очень изящная отсылка: во-первых, эта маска осталась в памяти всех детей того времени как символ тоталитарного ужаса (наряду с логотипом телекомпании «ВИД»), во-вторых, это была популярная передача как раз про семейные проблемы.
Возвращаясь к сновидениям, в спектакле Комарова сцены сна и флешбеков показаны в особой кинематографически-замедленной манере, и именно в такие моменты становится понятно, как сильно бы выиграл спектакль, будь модус существования актеров на сцене в остальное время чуть более формальным. Конечно, перформеры здесь не устраивают русский психологический театр, но все-таки они миметично разговаривают и двигаются так, будто проживают свои реплики. Если бы текст был отодвинут на чуть большее расстояние от актеров — все стало бы еще лучше.
Самое главное, что приходит в голову в связи с этим спектаклем, — это уже вторая премьера ЦИМа за сезон, с которой очень хочется уйти, но совершенно невозможно это сделать. Если четырехчасовая «Родина» Андрея Стадникова мучила зрителей напряженной спектакулярной редукцией, то в «Абьюзе» креативной команде удалось создать в зале среду предельной определенности и зарегулированности, то есть несвободы. Перверсивная семья (если это не тавтология) на сцене как бы захватывает зрителя в себя, превращая его в бессловесного ребенка, наблюдающего за муторно разворачивающимся разводом родителей. Автор этого текста сверял свои ощущения с некоторым референтным кругом, и для значительного количества людей «Абьюз» работает в модусе «так плохо, что хорошо». Кажется, что интонация сновиденческого ужаса, не дающего пошевелиться, — самая верная для разговора о таких вещах.
