18+
Владислав Юрьевич Сурков, который некогда подчинил ностальгию по СССР разным антисоветским задачам, сам стал ностальгической фигурой. Пробежать глазами по его строкам – это по нынешним временам такое же удовольствие, как погрузиться в сладостные материалы какого-нибудь пленума о перегибах или пересмотреть фотографии с интронизации Николая Второго в журнале «Нива».
«Читал? – написал мне в бывший День примирения и согласия один умный журналист, любящий в кадре эффект «32 фуэте».
«Что именно?» – ответил ничего не подозревающий я.
«Сурков написал статью про Америку. Сплошной эзопов язык».
«Намекает, что есть еще на что намекать?»
«Не то слово!»
«О, Анна Каренина встала с рельсов со словами: «Мой поезд уже ушел?»
«Хуже: туда не ходят поезда. Америка же ж!»
Между тем про Америку писали все по-настоящему великие умы — от Токвиля до Бодрийяра. Чего бы не присоединиться к честной компании?! Я уж не говорю о вопросе «Почему Россия не Америка?». Он вообще десятилетиями поднимает со дна бессознательного обоих государств мутные воды взаимного ресентимента.
Впрочем, Сурков в данном случае пишет об Америке, именно об Америке и только об Америке. Про то, что она поет, как и завещал великий Уитмен, хотя песенка ее в некотором роде, казалось, давно уже спета.
И вот, вы будете удивлены: в том, что она поет и как, нет никакого зазора или, там, промежутка для вопроса «Почему Россия не?» — не эта самая территория с флагом над звездным небом. Ибо в вопросе того, что там у нас зовется песней, обе страны, как получается по Суркову, состоят в трогательном единстве.
«В Америке горе, – свидетельствует Владислав Юрьевич, – фрики взбунтовались, пошли на норму, попрали обыденность, скомкали общественный договор».
«В Америке радость, – продолжает свидетельствовать Владислав Юрьевич. – То, что слышал Моисей из куста («Неопалимая купина»), напоминает, по-видимому, звуки американского метал-бенда 5FDP».
«В Америке неразбериха, – заключает все тот же Владислав Юрьевич, – люди пришли то ли к потрясанию основ лицемерия, то ли – к потрясанию лицемерия как основы».
Однако — все по порядку: формально текст посвящен проблемам культуры. Точнее, собственно, двум связанным с ней вопросам. Во-первых, вопросу о том, кто там в этой культуре «мастер» («Но ведь Мандельштам — мастер, как вы считаете, Борис Леонидович?»). Во-вторых, вопросу, какой эти самые «мастера» делают выбор («С кем вы, мастера культуры?»).
Поскольку оба вопроса сформулировал Сталин, без особых объяснений ясно, что шершавый язык плаката и упомянутый эзопов язык, по сути, — одно и то же. Собственно, не охочие до правды совписы, а именно «врун, болтун и хохотун» Иосиф Виссарионович, придумали – свалив потом все на Эзопа – всякие языковые ухищрения, позволяющие не столько изобличать, сколько усложнять советскую реальность.
Сталина на вас нет, казалось бы, хочет сказать Владислав Юрьевич. Только кому адресованы эти слова? Американцам или русским? Казалось бы, статья помогает задаться вопросом, есть ли в России фигура, которая стала бы сегодня, как Сталин, даже не частью речи, а речью как таковой? Этот вопрос – заведомо риторический. Увы, на такие вопросы есть только отрицательные ответы: такой фигуры в России нет (хотя Владислав Юрьевич и намекает нам невольно, что готов принять участие в кастинге).
И да, чуть не забыл: статья — не о России. Совершенно не о России. Вот нисколечко, даже и не просите. Она об Америке, если вы не помните. Об Америке — и точка. Именно Америке Сурков и желает в своей статье Сталина. Америке и американцам. Трудно спорить о мотивах. Возможно, это муки неразделенной любви. Мало ли чего пожелаешь «уважаемому партнеру», когда любовь с ним происходит без взаимности. Это уже ко всей России относится, кстати. А не только к Суркову.
Как бы то ни было, пожелать Соединенным Штатам Сталина – это даже круче, чем погрозить ей, подобно Хрущеву, «кузькиной матерью» (хотя, справедливости ради, если разобраться, эта самая «мать Кузьмы» и была идеально политкорректным, милым сердцу феминисток и ЛГБТ, именованием вождя).
Вернемся, однако, к содержанию текста: кто там у нас теперь ходит в «мастерах культуры»? Кому теперь они предпочитают присягать? И кому, вслед за своими «земными богами», должны начать в скором времени присягать простые смертные?
Начнем по порядку. Во-первых, не прошло и двадцати лет, как Сурков подустал от быдлозонгов Тупака Шакура. Во-вторых, увы, как и было принято в 90-е, он все еще следит за модой на «звукоизвлечение», а также вдохновляется прописями старика Бодри (считавшего, что более объемный звук трубит ту классику, которая не снилась и архангелу Гавриилу). В-третьих, теперь, с подачи нашего «арбитра вкусов», в американском контексте мастерами являются уже не рэперы, а новейший извод heavy metal (не семидесятые ли все еще на дворе?). Что касается темы «С кем вы?», то с этим вопрос обстоит несколько забавнее.
Для того чтобы ответить на него, Сурков делает микс из двух пересказов: себя любимого, точнее, той теории языка, которая есть в книге «Ультранормальность», а также концепции брехни (не путать с ложью, фальсификацией или иллюзией) Гарри Гордона Франкфурта, ставший идейным фундаментом «сурковской пропаганды» (брошюра «О брехне» выпущена 2008-м году издательством «Европа»).
Некий профессор Йельского университета Франкфурт сам скроен как вымышленный персонаж и, уже в силу этого, служит ходячей иллюстрацией приписываемых ему идей. Суть его «логико-философского», как трактат Л. Витгенштейна, исследования, где брехня сидит на брехне и брехней погоняет, прямо противоположна замыслам автора доктрины логического атомизма. Витгенштейн хотел освободить язык от обязанности выбалтывать то, что не попадает под юрисдикцию болтовни. Не говори, что ты чувствуешь себя как раздавленная собака, ибо ты не знаешь, как она себя чувствует. Франкфурт, напротив, полагает, что решить «не болтать» – такая же болтовня, как и все, что характеризует язык в целом.
Нет доказательств, что Франкфурта выдумал сам Сурков, но выдуманный автор романа «Ультранормальность» (Дубовицкий) развивает все те же идеи. Собственно, главным героем «Ультранормальности» выступает сам язык. По-другому не бывает, ибо никакой объективной, интегральной или какой-либо еще реальности нет. Есть только языковые понятия. И к общему знаменателю они не сводятся.
Вопрос «С кем вы, мастера культуры?» как-то сам собой незаметно переходит в вопрос о том, у кого сама культура на посылках, как Золотая Рыбка у Владычицы Морской. Тот, кто понимает эти возможности языка, становится даже не хозяином дискурса, а дискурсом-хозяином (наподобие бога-вседержителя). Кто там существует на его правах в Америке – вопрос темный. Может, это Айван Муди, очередное пришествие остоелозевшей «новой искренности»? А может, и Дональд Трамп, действующий президент и по совместительству всевидящее око в твиттере?
Но оставим Америку – американцам, ибо нас, как и Суркова, интересует не только эта «западная страна», но и другие. К примеру, Россия.
Не знаю, претендует ли помощник президента по-прежнему на роль дискурс-хозяина, но его политизация Сепира и Уорфа не уступает стародавней политизации Чейна и Стокса. Сурков как будто специально забывает о том, что гипотеза лингвистической относительности ограничивается гипотезой произвольности языкового знака (Фердинанд де Соссюр). Возразить тут несложно. Да, мы соотносимся с понятиями, которые есть в нашем языке, но эти понятия, во-первых, могли бы быть другими (какими угодно), во-вторых, продолжают свою эволюцию (рано или поздно станут другими).
Короче говоря, перед нами классическая версия языкового империализма. Борис Гройс не зря связал русский коммунистический проект с восстанием языка против товарообмена. Однако вопреки Гройсу это восстание не закончилось с гибелью Советского Союза. Язык в ореоле возложенных на него державных полномочий – главная разгадка пресловутой «русской души» (продукта незавидной солидарности колонизаторов и их жертв).
Определенные фразеологизмы служат паролями для отдельных поступков, для целых сценариев действия, для запуска поворотных сюжетов истории. Но главное, что модель языкового империализма реализуется не столько в претензии на «полноту смысла» или в контролируемом его отсеве. Она реализуется в управляемом дефиците реальности, за которую топит Сурков и иже с ним.
Идеальный образ будущего, возникающий при таком раскладе, напоминает об апокалипсическом царстве постноменклатуры. Отказавшись от спецраспределителей продуктов, постноменклатура сконцентрировала свою власть в спецраспределителе самой реальной жизни.
Эту мешанину из основ НЛП, антропологического конструктивизма и гипотезы Сепира — Уорфа выражает то, что можно назвать лингвоконспирологией. Из романа «Ультранормальность» она перекочевывает в статью про «кризис лицемерия», где лицемер, hypocrite, выступает главным героем эпохи, которого просто постигло очередное легкое помутнение. Подобно героям Булгакова, лицемер постоянно хочет разоблачений, то не понимая, то отказываясь понимать, что они так или иначе коснутся и его самого.
В статье Суркова как «Отче наш» повторяются тезисы: когда мы врем, язык наращивает семантические ресурсы; хотя мы не врем — это сам язык двуличен, а в двуличии состоит искусство истины, ибо не является истинным то, что не содержит в себе противоречия. В итоге вообще непонятно, зачем заботиться об истине, если она по-ницшеански объявляется чем-то вроде «многовекового противоречия».
Однако в этих сбивчивых упражнениях с диалектикой есть та дань уютному сентиментальному ретро, которая сквозит вообще во всем, что связано сегодня с Владиславом Юрьевичем. К тому же ностальгия по нулевым находится в явном конфликте с ностальгией по советскому прошлому, что косвенно подтверждает, что это самое прошлое внезапно утратило былой статус «уходящей натуры».
Забавно, что переворачивая прием антиутопии, Сурков соотносит проблему языкового империализма именно со Штатами, а не с Россией. В этом также легко усмотреть некую актуализацию советского ресурса. К примеру, того известного литературно-публицистического приема, когда под видом критики некоего загнивающего общества описывались собственные реалии.
Однако речь не только о том, чтобы отдать дань Евгению Шварцу. Сурков сталкивается с явным кризисом роли современного кондотьера, которая была неотделима от его представлений о политике.
Кондотьер – тот же hypocrite. Он умеет не только сваливать на язык ответственность за свою ложь, но и перепродавать все, что с ней связано. Груз иллюзий, идеалов и обязательств также переходит к новым нанимателям. В кондотьерской логике этот груз делает сильного слабым, а значит позволяет набрать очки кондотьеру.
Увы, перепродажа моральной ответственности — сегодня не самый выгодный бизнес. К тому же есть немалый шанс, что на смену кондотьерам придут «госпитальеры». Кондотьерам нужно будет что-то с этим делать. Сурков уже теперь упреждает как может.
