18+
23 ноября в продажу поступила документальная книга историка русской рок-музыки Александра Кушнира «Кормильцев. Космос как воспоминание». Биография автора хитов групп «Наутилус Помпилиус» и «Урфин Джюс», переводчика Чака Паланика и Ирвина Уэлша, главы издательства «Ультра.Культура», печатавшего тексты политических радикалов и гуру психонавтики, выходит в год десятилетия его смерти. Илья Кормильцев умер в 2007 году от рака позвоночника в возрасте 47 лет.
Александр Кушнир — автор книг «100 магнитоальбомов советского рока», «Хедлайнеры», «Золотое подполье» — рассказал «Шторму», зачем и для кого он написал «Космос как воспоминание».
О замысле и реализации
Эта история началась 10 лет назад, в начале 2007 года. Я поехал дописывать последнюю главу книги «Хедлайнеры» в Африку, подальше от цивилизации. Книга была почти готова, оставалась под вопросом финальная глава. У меня была пара рокопопсовых кандидатов в герои последней части, я думал, кого из них выбрать: с собой я взял целую сумку с материалами про этих двоих.
В Африке я пару дней отсыпался, отдыхая от московского говна, выключил мобильный, чтобы никто не мешал... Когда я включил телефон, он был весь в эсэмэсках о том, что умер Кормильцев.
Я уезжал в свой творческий отпуск с чистым сердцем — с Ильей была связь, хотя бы через общих друзей, и последние новости перед моим отлетом были хорошие. Был даже намек на выздоровление. Может, кто-то и знал, чем все кончится, но для меня это все стало полной неожиданностью. Мягко говоря, ударом. Тем более что для меня Илья был не «солнцем русской поэзии», а другом, с которым мы около 12 лет тесно общались. Сумку с рокопосовыми героями я закинул за гостиничный диван, мне стало ясно, что писать надо про Кормильцева. За две недели я написал главу про Илью, хотя такое, конечно, в страшном сне не планировалось.
Приехав в Москву, я показал написанное тогдашнему главреду «Афиши» Юрию Сапрыкину. Он сказал, что это все, конечно, замечательно, но глава эта по-хорошему должна быть в совершенно другой книге, а не в «Хедлайнерах». Я так не считал, но мысль Сапрыкина засела в моей голове.
Финальную главу «Хедлайнеров» про Илью я писал шариковой ручкой на бумаге — из головы, на одном дыхании, то есть без сбора фактуры. У Кормильцева, как и у Курехина, много друзей (потенциальных спикеров), страшно талантливых, но таких же страшных [разгильдяев] — все, как мы любим. Поэтому я понимал, что если я сейчас этого не напишу, никто не напишет никогда. По крайней мере, первый кирпич в это здание я должен был тогда слепить, испечь и заложить.
Когда была закончена работа над «Безумной механикой русского рока» (биографией Сергея Курехина, изданной в 2013 году. — Примеч. «Шторма»), я решил, что история Ильи Валерьевича заслуживает фундаментального труда. У меня возник совершенно безумный замысел, который можно сформулировать так: «[Подустал] я что-то писать, побуду теперь книгопродюсером». До 33 лет Кормильцев жил на Урале, а потом перебрался в столицу, поэтому я хотел, чтобы первую часть написал его лучший друг из Свердловска, а вторую — друг из Москвы. А я, весь из себя великий редактор и книгоиздатель, все это дело коммуницировал бы, компоновал и так далее.
Замысел этот обернулся, понятно, полным [фиаско]. Ничему меня жизнь не учит — рассказываю сейчас и сам [поражаюсь] своей наивности. Месяца через два активных действий я так и не увидел ничего, кроме дрязг, интриг, взаимных обвинений этих двух друзей из Москвы и Екатеринбурга. Я понял, что для пользы дела будет лучше всего послать обоих на ***, лучше в одном письме на оба адреса. Вздохнул и стал писать по известной схеме, по которой были написаны все мои предыдущие книги.
Книга делится условно на четыре части. Она рассказывает о жизни Кормильцева в Свердловске, Питере, Москве и Лондоне. Самые важные, на мой взгляд, — последние два периода, в которых он послал на *** рок-н-ролл и занялся переводами, культуртрегерской деятельностью и основал самое радикальное книгоиздательство XXI века в этой стране «Ультра.Культура». Там издавались, помимо переводной литературы и беллетристики, современные русские поэты. Фаворитами Кормильцева были Андрей Родионов и Всеволод Емелин. Обоих объединяют между собой три вещи: огромный талант, взаимная любовь к Кормильцеву и алкоголизм.
У Емелина был бронебойный стих «Космос как воспоминание», который он с большим успехом читал на всяких мероприятиях «Ультра.Культуры». И потом на всяких мемориальных вечерах памяти Кормильцева, которые я устраивал, приглашая его и Родионова. У Ильи это стихотворение ассоциировалось с современностью, у меня — с ним и с атмосферой, которую он создавал вокруг себя. Для меня эти стихи — как знак при ключе (диез или бемоль) — для эпохи Кормильцева.
Я думаю, что Илья Кормильцев сейчас был бы очень продвинутый сетератор и блогер, который блестяще бы собирал свою аудиторию во всех соцсетях — от Instagram до Telegram. Именно здесь бы он мог найти выход своей свободе. Во всей книге красной нитью проходит тема любви Кормильцева к инновациям — любым, и прежде всего техническим. Nautilus Pompilius, к примеру, был первой группой, у которой появилось такое чудо инженерной мысли, как — не ржать! — сайт. Это была его абсолютная заслуга — конечно, как и первый мультимедийный диск группы по схеме CD+ с какой-то иллюстрированной историей коллектива, прочими приблудами. Никто из моих друзей, кроме него, в 1995 году не знал слова «чат» — а он с самого начала стремился въехать в новую культурную среду и обуздать ее. Когда он мне в ту пору рассказывал про интернеты и pdf-файлы, мне казалось, что меня заманивают в какую-то тоталитарную секту.
Да, и знакомство наше произошло в крайне кормильцевском стиле. Шел 1995 год, я сидел дома на Шаболовке под сенью Шуховской башни, никого не трогал, когда Илья мне позвонил и сказал, что хочет встретиться. Диктуйте, мол, адрес, Александр. От таких встреч не отказываются — Nautilus тогда был в топе, у них только вышел «Титаник», на всех ныне несуществующих музыкальных каналах шла жесткая ротация их клипов. Мне он был интересен совершенно по другому поводу: я тогда писал свои просветительские «100 магнитоальбомов советского рока», и его появление в моей жизни автоматически означало появление важного для меня эксперта и по конкретным записям, и по свердловской сцене — от Насти Полевой до «Апрельского марша» и от «Водопадов имени Вахтанга Кикабидзе» до «Агаты Кристи». В общем, хотелось припасть, так сказать, к истоку. А у него-то на меня планы были совершенно прозаические — можно сказать, кощунственные и вовсе не созвучные моему тогдашнему пафосу: он хотел, чтобы я написал историю Nautilus Pompilius, чтобы все это было в мультимедиа. Я его внимательно выслушал и сказал: «Все это [страсть], как интересно, но нет — ни за какие деньги!» Это была ошибка. Он пристроил жопу на мой письменный стол, заваленный звукоусилительной аппаратурой, и назвал сумму. Хорошую сумму. Я без паузы радостно ответил: «Я согласен!» Он потом долго ржал над принципиальностью московских рок-журналистов.
Но при этом он тогда, в нашу первую встречу, обмолвился, что собирается в Ебург через пару дней. Я дал ему в дорогу лист А4, на котором написал вопросы для интересовавших меня тамошних спикеров — серых кардиналов вроде звукорежиссеров и фотографов: «Илья, тебе не впадлу будет с теми и с теми встретиться, задать им вопросы по этому списку?» Он согласился. У меня до сих пор хранится диктофонная кассета, которую я берегу и лелею, — свидетельство того, как Илья, высунув язык, бегал по темным уральским переулкам, добывал из первых рук фактуру для моих «100 магнитоальбомов». Там его речь тоже записана: «Вот, есть пара вопросов для Александр Кушнир». Он почему-то думал поначалу, что я не склоняюсь по падежам.
Мы Кормильцева все называли «великий русский поэт». То есть, буквально, не «здравствуй, Илья», не «привет, Илья Валерьевич», а — «Приветствия, о, великий русский поэт»! Так что насчет главных строчек — это к апостолу Петру. Вся эта история потеряла актуальность году в 1997-м, к моменту распада «Нау» и началу его издательской деятельности.
Издание книг, опережавших свое время, сгубили две силы — кремлевская цензура и маркетинговые просчеты. К слову сказать, современный интернет мог бы стать лекарством против обеих этих напастей. Книги «Ультра.Культуры» шли под нож или огонь по решению, например, Госнаркоконтроля, а с другой стороны — они плохо продавались. Например, «Штурмуя небеса. ЛСД и американская мечта» Джея Стивенса, которую Егор Летов называл главной книгой своей жизни, задвигалась магазинами в дальние углы — ну не повесит «Библио-Глобус» на витрину рекламный постер «Штурмуя небеса» размером А3! Это еще в лучшем случае, обычно книги эти продавались в трех-пяти магазинах по всей стране, вроде какого-нибудь бесстрашного «Фаланстера». Да и как ни крути, это была нишевая литература, не очень доступная до наступления эпохи соцсетей и широкого доступа к любой информации.
К примеру, у меня, возможно, самая большая коллекция изданий «Ультра.Культуры», есть даже книги, тиражи которых благополучно уничтожались решением органов власти. «Клубная культура» Фила Джексона, «Культура времен Апокалипсиса» Адама Парфрея. Одна из целей «Космоса как воспоминание» как раз и состоит в том, чтобы передать эту «заразу» дальше, привлечь внимание, в том числе нового поколения, к культуртрегерскому наследию Кормильцева. Переводы ведь и в электронном виде имеются.
Я не монах, который, запершись в келье, пишет «Повесть временных лет» — все свои книги я стараюсь привязать к современному культурологическому контексту. У меня мультиформатный подход, включающий лекции, концерты памяти и так далее. Я, как бы нагло это ни прозвучало, постарался взять у Ильи эстафетную палочку — есть у «Нау» строчка «все, что нес, я не донес, значит, я ничего не донес». И я с огромной радостью наблюдаю последние год-два всплеск интереса к творчеству Кормильцева. Когда в переполненном Crocus City Hall группе «Урфин Джюс» вручают приз как легенде, когда издаются трехтомники его произведений, когда музыканты записывают альбомы каверов на его песни, а потом Алесе Маньковской (вдове. — Примеч. «Шторма») удается в Лондоне найти тридцать неизвестных стихов, на которые тоже пишут песни, — налицо вполне себе волна.
Я всегда рядом с Кормильцевым чувствовал себя человеком неполноценным, несостоявшимся. Взаимные шутки, подколочки, ирония — но я всегда сидел рядом с Кормильцевым, открыв свой рот и смотря в его. Это была ходячая энциклопедия, человек, блестяще знающий прошлое, с сознанием, устремленным в будущее. Он знал 15-17 иностранных языков, из них около десяти — в совершенстве. Поражало, когда во время застольных бесед он отвлекался на телефонные звонки и без запинки переходил, к примеру, на итальянский.
Далее, скажу так: он первые 35 лет своей жизни — с самого рождения — воевал с уральскими рокерами, вбивая в их патлатые головы свое творчество. Которые тоже были не лыком шиты и этому вбиванию противостояли. Редактировали его стихи. Это человек-драма — я лично не застал этой его истерической формы, так как со мной познакомился уверенный в себе поэт и продюсер (еще не переводчик), но свидетельств о таких его проявлениях имею массу.
И далее: любознательность ко всем формам окружающей действительности и непримиримость с государством во всех его формах. Огромная радость жизни и свободы — внутренней, внешней — не важно. Ужасно тяжелый финал, во многом связанный с полнейшим [равнодушием] к собственному здоровью. И гигантское мужество — гражданское и личное.Это был человек-парадокс. Веселый перфекционист — как такое может быть? У него было огромное число друзей и еще больше — врагов, много поклонников и еще больше — завистников.
Это человек, который изменил страну дважды: в 1987 году — своими песнями, разрушив некоторую невидимую стену — возможно, астральную Кремлевскую; и потом — 20 лет спустя «Ультра.Культурой», возможно, с меньшим успехом. Попробуем изменить в третий.
