18+
Не про каждого человека могут сказать, что он умер так же красиво, как жил. Но это именно те слова, которыми можно описать уход знаменитого французского режиссера Жан-Люка Годара. «Он мирно скончался в своем доме в окружении близких на берегу Женевского озера», — сообщили друзья семьи. Как складывалась его жизнь? И откуда в его фильмах такой ошеломляюще-эстетский взгляд на обычные вещи? Об этом и о многом другом — в выдержках из его же интервью.
Два десятка лет, чтобы совпасть с собой
«Образования я не получил, я сделал себя сам, создавая фильмы. В школу ходил просто по велению родителей. Потом решил было продолжить, поучился минут 20 в университете, бросил и оказался на нуле, если не считать того, что я уже на 20 лет, так сказать, отстал от самого себя. Потом потратил два десятка лет на то, чтоб хоть немного вновь совпасть с самим собой, — вопреки своей работе и благодаря ей, так как работа этому способствует».
Я не умею снимать просто
«Вместо того чтобы быть французским режиссером сегодня, здесь, в Париже, я предпочел бы быть китайским режиссером на жаловании в Пекине. Единственный фильм, который я действительно хочу снять и не сниму никогда, потому что он невозможен, это фильм о любви, или фильм любви, или фильм с любовью. Говорить рот в рот, касаться груди женщины — представить и увидеть тело мужчины, гладить плечи, — эти вещи так же трудно показать и услышать, как и ужас, и войну, и болезнь. Не понимаю, почему я от этого страдаю. Что же делать, если я не умею делать фильмы простые и логичные, как Роберто Росселлини, смиренные и циничные, как Брессон, суровые и комичные, как Джерри Льюис, проницательные и спокойные, как Хоукс, строгие и нежные, как Франсуа Трюффо, храбрые и американские, как Фуллер, романтические и итальянские, как Бертолуччи, польские и отчаянные, как Сколимовский, коммунистические и чокнутые, как Довженко? Да, что же делать?
Никогда нельзя страдать слишком сильно!
«Кино как хранилище страдания. Мне кажется, что это хорошая мысль. Я применяю ее к себе самому, но говорю при этом: я не должен пережимать. По своему воспитанию я должен обладать вкусом. Не надо страдать слишком сильно. Цепляться за идею, за любовь. Все должно совершаться более ответственно и сурово».
Любой фильм — это насилие над кадром
«Все кадры от рождения свободны и равны, а фильмы суть не что иное, как история насилия над ними. Возьмите, например, смещение центровки у Бергмана, отсутствие кадра у Форда и у Росселлини или, напротив, его явственность у Эйзенштейна, и вы увидите: все это делается для успокоения — для умиротворения объекта страсти, утоления голода, умилостивления богов».
Самый необыкновенный объект для съемки — читающие люди
«Самый необыкновенный объект для съемки — это читающие люди. Почему ни один режиссер не снимет такое? Фильм о том, что кто-то читает, был бы гораздо интереснее большинства фильмов, которые сейчас делают. А те, кто умеет рассказывать, как Поланский, Жионо, Дониоль, придумывали бы и рассказывали истории перед камерой. Их бы слушали, потому что когда кто-то рассказывает понравившуюся историю, его слушают часами. Кино переняло бы таким образом традицию и функцию восточного рассказчика».
Как же получилось, что кино стало производить звезд?
«Когда Люмьер снимал прибытие поезда на станцию и выход рабочих из цехов, то звезд там не было. Даже Политый Поливальщик — не звезда. Как же получилось, что появившееся звуковое кино стало делать звезд, а политики и актеры так похожи друг на друга?»
Актеров не существует. Это просто винтики
«Мне никак не удается понять актеров. Они одновременно чудовища и дети. Большие дети, которых надо постоянно утешать и которые страдают от невозможности выразить себя. Это дети, которые хотели бы говорить с самого рождения, а раз уж это не получается, они заимствуют чужую выразительность.
Актеров не существует. Они просто-напросто винтики, которые показывают то, что от них требуют. Я люблю новых людей. Но они не хотят быть простыми солдатами. Они принимают себя за полковников».
В команде Спилберга могут думать только о миллионах долларов
«Вряд ли Спилберг в состоянии думать о своих зрителях. Как можно — о 12 миллионах? Его продюсер может думать о 12 миллионах долларов. Но о стольких зрителях — это исключено!»
Хочу снять фильм, где женщины свергнуты детьми, а дети — животными
«У меня есть проект фильма под названием «Захват власти народом». Первая часть: захват власти социалистами. Вторая часть: социалисты свергнуты женщинами, женщины свергнуты детьми, дети свергнуты животными. Четыре власти. В общем, этот фильм обойдется, точно не знаю, миллионов в 300 или 400, то есть в сумму, которую никогда не принесет даже «Крестный отец». А значит, этот фильм никогда не снять».
Как я отношусь к России? Она меня очень трогает
«Россия — страна, пережившая две крупнейшие революции. Не могу говорить о господине Путине, потому что не знаю его лично. Также я не знаю Эммануэля Макрона и Ангелу Меркель. Но происходящее в России сейчас бесконечно меня трогает! Надо быть добрее к России. Достоевский говорил, что мы не должны многого просить от души, а быть к ней добрыми и милосердными. И я всегда буду относиться к России именно так».
Чтобы что-то сделать, нужна раздвоенность; как у Ленина в Цюрихе
«Сделать что-то можно лишь вдвоем. Или, если ты один, нужна какая-то раздвоенность. Все идеи Ленина возникли за пределами России. Потом у него дел было невпроворот, и в половине случаев он ошибался, потом умер. Творческий же взлет случился у него в изгнании, в Швейцарии, когда в России был голод, а Ленин совершал прогулки на велосипеде по горам над Цюрихом; там-то он и мыслил продуктивнее всего — когда был в двух местах одновременно».
Если женщины мешали мне работать, я с ними расставался
«О чем можно говорить с женщинами, если они делают не ту же работу, что и вы? Если любовные отношения в порядке, то должны быть и хорошие рабочие отношения: иначе невозможно. У меня так было всегда. Я расстался с несколькими женщинами, потому что работа перестала двигаться вперед».
Порно — это когда не умеешь сказать «люблю»
«Порнография — результат мучения кино, которое не способно показать любовную сцену. Именно потому, что Денев не умеет сказать «Я тебя люблю», и делаются порнофильмы, которые тоже этого не умеют».
Теперь в памяти только лица
«Имена теперь часто от меня ускользают, но это не значит, что я теряю память. Просто у меня перед глазами встают лица или фразы — но не как звучащие слова, а как картины».
Я создаю из ничего и играю с ничем
«На что я все еще годен? На то, чтобы по-прежнему что-нибудь создавать и делать это почти из ничего (Смеется.) На то, чтобы забавляться, как дети бедняков, которые умеют играть ничем. И это тоже по-своему радостное занятие!»
