18+
«Шторм» продолжает серию интервью с отсидевшими по «болотному делу» оппозиционерами. Первый, с кем мы поговорили, был лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов. Политик рассказал о том, куда пропало взаимодействие между широкой коалицией оппозиции, о роли либералов в массовых протестах 2012 года, несговорчивости Алексея Навального, причинах угасания многотысячных митингов и многом другом.
В этот раз наш собеседник — экс-помощник бывшего депутата Госдумы Ильи Пономарева и член правления «Левого фронта» Леонид Развозжаев. Он был одним из фигурантов длинного списка осужденных по «болотному делу». Следствие вменяло ему в вину организацию массовых беспорядков совместно с соратником Сергеем Удальцовым. Обоим оппозиционерам дали 4,5 года колонии. Никто из них не признал своей вины.
В основу обвинений легли сведения из фильма НТВ «Анатомия протеста — 2». Скрытая камера запечатлела встречу левых лидеров протеста с грузинским политиком — главой комитета парламента Грузии по обороне и безопасности Гиви Таргамадзе. Как утверждалось в фильме, оппозиционеры пытались договориться с Таргамадзе о финансировании под их началом беспорядков по всей стране. Оппозиционеры отмечают, что это провокация российских спецслужб, в которой им помог бывший соратник левых Константин Лебедев.
19 октября 2012 года Развозжаева объявили в федеральный розыск, а сам политик уехал из Москвы в Киев, где хотел получить политическое убежище. Однако не вышло — с территории Украины его похитили неизвестные. Некоторые политики предполагали, что этими неизвестными были представители спецслужб России. На этом же настаивает и сам Развозжаев, рассказывая, что после похищения его пытали и выбили из него явку с повинной. В Следственном комитете настаивали, что Развозжаев явился к ним добровольно, самостоятельно покинув территорию Украины.
— Где-то в эти майские дни шесть лет назад в Москве закончился «Оккупай Абай» — акция внесистемной российской оппозиции, связанная с инаугурацией президента Владимира Путина 7 мая 2012 года. Не признавшие выборы протестующие обустроили лагерь оппозиции на Чистых прудах, откуда их через некоторое время прогнали правоохранительные органы. Бегали за ними вплоть до Кудринской площади на «Баррикадной». Как изменилась Россия с тех пор?
— Ситуация, конечно, изменилась в худшую сторону. На мой взгляд, не только из-за событий 6 мая и вообще протестов 2012 года, но в первую очередь, безусловно из-за внешнеполитического противостояния, из-за украинских событий. Все это перемешалось и очень сильно отразилось на жизни страны, на гражданском обществе. Произошли очень сильные ущемления прав граждан. Но если рассматривать все эти темы по отдельности, то власть очень сильно была напугана теми событиями 2012 года, в частности Болотной площадью. Во многом они сами спровоцировали горячую часть.
На мой взгляд, все это было срежиссировано в первую очередь спецслужбами. Тем не менее власть очень сильно испугалась, и этот испуг был не на пустом месте. Я абсолютно уверен, что если бы мы были более организованны, более дееспособны, более дисциплинированны, то мы уже тогда бы, в мае 2012 года, добились бы грандиозных успехов и действительно серьезного развития страны в лучшую сторону.
— Что вам помешало это сделать? Какие ошибки со стороны оппозиции Вы заметили?
— Честно говоря, мне бы не хотелось сейчас в какие-то детали вникать, грубо говоря, портить кому-то карму, репутацию и прочее. Но еще раз — некая несогласованность действий на протяжении всей протестной кампании 2012 года и в частности 6 мая. Несогласованность действий — это в первую очередь.
Стратегически была допущена ошибка, что мы все вместе не сделали все для того, чтобы расширить социальную базу протеста. По сути дела, мы не затронули те струны социального недовольства граждан, которые могли бы поднять и, скажем так, впустить в наш протест действительно широкие слои простых граждан, которые ощущают на себе социальную несправедливость.
Именно мы, левые, пытались это донести до так называемых лидеров общегражданского протеста, постоянно ставили эти вопросы на общих заседаниях, координационных советах. Пытались как-то сдвинуть протест влево, что ли, чтобы было больше социальных лозунгов, больше в регионах развивать протестные мероприятия и из регионов людей как-то сюда подвозить…
Кстати говоря, как ни странно, в этом вопросе нам практически постоянно помогал Немцов. Он буквально иной раз даже сталкивался в клинч со своими либеральными соратниками, выступал на нашей стороне, на стороне предложений от сторонников левой идеи. Тут не только Удальцов, я, Пономарев, Сахнин — нет. Речь идет о гораздо более широкой прослойке левых организаций, которые тоже принимали участие в координационных советах. Нужно отдать [ему] должное.
— То есть Немцов по своей сути был леваком?
— Я не пытаюсь сейчас сказать о том, что Немцов был идеальным сторонником левой идеи. Дело не в этом. На мой взгляд, Борис Ефимович был прагматичным политиком и действительно понимал, что в тот момент для протестов не хватало именно левой компоненты, именно левых лозунгов, для того чтобы протест увеличился в своих размерах в геометрической прогрессии. Поэтому, на мой взгляд, он постоянно способствовал тому, чтобы хоть какие-то левые лозунги о социальной справедливости вырвались на эту широкую сцену. Но еще раз повторю: он постоянно сталкивался с противодействием некоторых иных лидеров либерального протеста, и поэтому социальная база не увеличилась.
Тем не менее даже с той социальной базой, которая была, и с теми людьми, которые пришли 6 мая, можно было добиться абсолютно других результатов. Действительно добиться от властей серьезных уступок. Если бы 6 мая действовали по предложенному нами плану…
— Что это был за план?
— Наш план заключался в том, чтобы мы прошли на митинг любой ценой, скажем так, провели там законное мероприятие. А далее мы хотели призвать граждан остаться после этого на некое… скажем, ночное бдение, ночное стояние против инаугурации. На следующий день, 7 мая 2012 года, думаю, что это была бы очень хорошая картинка, когда буквально в нескольких сотнях метрах от Кремля стоит многотысячная толпа граждан, которая ничего не нарушает. Мы бы базировались в сквере на Болотной площади, там огромная пешеходная территория, никаких запретов на нахождение не было по тому еще законодательству. Это было бы очень симптоматично для общества в целом и для власти: толпа граждан стоит и требует не допустить незаконной, на наш взгляд, инаугурации.
Даже если бы власть попыталась разогнать мирное стояние людей, то это совершенно была бы другая картинка... 6 мая 2012 года мы ведь попали в бутылочное горлышко на этом мосту возле кинотеатра «Ударник». Понимаете, нарочно не придумаешь! Собрать сто тысяч человек или несколько тысяч, ну, может быть, даже тысячу человек и загнать их в это бутылочное горлышко, чтобы несколько тысяч сотрудников растащили их в течение полутора часов. Такое ощущение, что все было срежиссировано спецслужбами, чтобы не получилось того, что мы предлагали. Идеальная режиссура. Сейчас остается только вспоминать об упущенных возможностях.
— Леонид, Вы как раз были в тот момент на, скажем так, линии обороны. Недалеко от «горлышка». Какие Ваши воспоминания: что видели, что происходило?
— Так как я все-таки во всей этой истории выполнял некие технические функции, не лез туда наверх, честно говоря, для меня некоторой неожиданностью было то, что люди сели на мосту. Понятно, что ни в каких планах такого сценария не было. Народу много. Пока я выяснил причину, почему садятся и кто принимает такие решения, все начало превращаться в некое хаотичное движение. Начались симптомы того, что может получиться давка, которая в конечном итоге и получилась.
Перед этим Илья Пономарев, бывший депутат Госдумы, сказал, что дорога, по которой должна пройти законная демонстрация, перегорожена цепочкой сотрудников.
— И что было дальше?
— Я шел не впереди колонны, прибыл немного позже, но сразу увидел хаотичное, несобранное, атомизированное движение со стороны в том числе лидеров: одни пытаются договориться, другие призывают садиться, третьи призывают туда-сюда… Так как народу много, на расстоянии даже 10 метров уже плохо видно, что там, — все кричат, все орут. В конечном итоге так и получилось, что минут через сорок, через час сидения на мосту, началась сильная давка, многие не успели покинуть очередь. Незнакомые отмобилизованные группы людей как раз с той стороны моста — не где цепочка была... А с другой, на всю эту группу, включая лидеров, началось хаотичное движение, неразбериха.
Потом уже из материалов уголовного дела я узнал, что был призыв Навального в Twitter и призыв со сцены — всем двигаться к цепочке и помочь протестующим людям. Я не хотел бы говорить, что это какая-то провокация или уголовное преступление. На мой взгляд, все это звенья одной цепи — несобранности людей, попавших в непредсказуемую ситуацию. Как показывают свидетельства очевидцев, после этого действительно многотысячная толпа хлынула от сцены к цепочке и к чертовой матери разорвала ее.
Самое странное и даже страшное во всей это ситуации — сотрудники поставили ребят-срочников. Молодых ребят из, по всей видимости, дивизии Дзержинского. Они не были должным образом одеты на возможные массовые беспорядки, в простой одежке стояли… Господи, ребята, мальчики. Перепуганные... а сзади них стояли сотрудники ОМОНа в полной боевой амуниции: пластиковые жилеты, космические шлемы. Они еще давили этих молодых ребят на толпу. Страшное зрелище. Началось массовое столкновение людей друг с другом, действительно страшная давка. Мне даже самому там досталось. Я удивлен, что реально людей не подавили до смерти, просто всем повезло.
— Однако прошло некоторое время, и у оппозиционеров начались обыски. Отлавливали людей, которые были на Болотной и участвовали в беспорядках. Появились уголовные дела — после фильма НТВ «Анатомия протеста — 2». Несмотря на то что Вы, Леонид, по сути дела, выполняли техническую функцию, Вы, по сути, пострадали больше всех. Каково это, когда против тебя все ополчились?
— Ничего хорошего в этом нет, на самом деле. Мне кажется, что если человек действительно совершает какие-то преступления, то он чаще всего готов бывает к этому морально.
Я не совершал преступления, поэтому для меня это было, конечно, неожиданно. Во многом я был не готов. Хотя, как Вам сказать… По практике, которую я почерпнул из общения с зэками в тюрьме за много лет, могу сказать, что в 90% случаях и даже больше спецслужбы, если им нужен результат — они его добиваются от так называемого обвиняемого.
В ход идут различные методы — от самых хитрых до самых жестоких. В конечном итоге они получают то, чего хотят, — так называемой явки с повинной. Мы знаем даже по делу об убийстве Немцова — явки есть, хотя там, грубо говоря, боевые люди. Я сейчас не говорю об их виновности, но там люди, прошедшие не одну войну. И то они явки писали. Вроде как чеченцы, вроде как мужественные люди, но ставят такие условия, что не написать невозможно. Все эти рассказы о том, что кто-то выдержал, — из миллиона, может быть, один человек, у которого пониженный порог восприимчивости физической боли, — действительно выдержал.
Ощущения, конечно, не из приятных, когда давят со всех сторон по всем пунктам и направлениям. Тем более, когда ты находишься вне правового поля. Другое дело, если на тебя давят в тюрьме — это еще как-то можно вытерпеть. Есть понимание, что они не будут заходить слишком далеко, потому что все равно, в моем случае, ты находишься под контролем СМИ, правозащитников и прочих. А когда тебя в неизвестном месте похитили неизвестные люди и привезли непонятно куда, ничего не сказав и не рассказав, кто они и что происходит, и нет никаких свидетелей, то, в принципе, ты должен понимать, что тебя уже не существует.
Я для себя избрал такую тактику — частично пойти на их условия. Почему частично? Потому что они все-таки просили совсем других условий: признания в террористической деятельности, подготовке взрывов и прочее и прочее. У них какая-то это любимая тема. Но мне удалось смягчить их требования. Причем довольно долго длилась эта, можно сказать, торговля. Если складывается какая-то безвыходная ситуация, то хотя бы пытайтесь смягчить какие-то вещи. В моем случае это сыграло существенную роль, хотя понятно, что с юридической точки зрения эта явка не должна признаваться. Тем не менее в нашей правовой системе, которая в таких делах особенно отсутствует, как и судебная власть и тем более следствие, — бесполезно было уже барахтаться, отказываться от явки. Мы-то отказались, но еще ждем решения Европейского суда по правам человека.
— Как Вы давали отпор стороне обвинения?
— Могу сказать одно: противостоять государственной машине, силовикам — можно, возможно, но для этого действительно нужно более сплоченное гражданское общество. На мой взгляд, механизмов противостояния пока еще достаточно, пока еще они есть. Но для этого нужно действовать более организованно. В частности, мне, например, нужно было чаще с адвокатами встречаться. Но, насколько я понимаю, так как у нас не было ресурсов, довольно редко проходили эти встречи. Это упростило судебной системе задачу. А так, если бы мы судились с ними по всякому поводу и без повода, мы бы доконали их до такой степени, что они бы уже не рады были тому, что связались с этим уголовным делом.
Для них самое главное, чтобы была тишина — для возможности организации своих фантазий. А все, что попадает в публичное пространство: все их огрехи, все их юридические нестыковки, — это для них очень негативно, они там нервничают наверху. Когда на посмешище выставляется вся эта правовая практика, чувствуется, что они злятся: начинают предлагать тебе варианты по смягчению, лишь бы не шумели и ничего не делали. Во всяком случае, в то время они еще побаивались.
Когда меня привезли в Красноярск, когда меня бросили, по сути дела, на произвол судьбы… Здесь я даже могу предъявить претензии нашим правозащитникам — не исключаю, что, возможно, мое пребывание в Красноярске было таким негативным из-за того, что у нас была своя точка зрения на крымскую историю. Мы признали воссоединение Крыма с Россией. Насколько мне известно, и это подтверждено практикой, — многие правозащитники от нас отвернулись, от меня в частности. Какой-то период времени мне приходилось довольно тяжело.
— Я так понимаю, что история с Гиви Таргамадзе легла в основу обвинения. Что это было? Действительно ли Вы понимали, с кем встречаетесь? На эту тему неоднократно уже высказывался Сергей Удальцов, однако остается много непроясненных моментов. Видео встречи вроде бы как есть, хотя и выглядит странно. По крайней мере, встреча точно была, и Вы на ней присутствовали вместе с Удальцовым и Константином Лебедевым, который после дал против Вас с Удальцовым показания. Как Вы видите эту историю?
— Никакой встречи с Гиви Таргамадзе не было. Это не только наша юридическая позиция была, она, на самом деле, является единственной реальностью, которая есть.
Была встреча с друзьями Лебедева — грузинскими бизнесменами… То есть гражданства этих людей я не знаю, паспорта их не смотрели, точных имен не знаем. Было две-три встречи. Было довольно, так сказать, колоритное застолье: мужские беседы, в том числе о политике, но не только о ней. По всей видимости, они [эти беседы] действительно легли в основу этого обвинения.
Нужно понимать, что судом даже было установлено, что эта съемка, показанная на НТВ, — это прямые показания режиссеров НТВ: видеозапись, так называемый подлинник, который поступил к ним от неизвестного лица в Москве, по которому они сразу поняли, с их слов, что тут есть состав преступления. В своем фильме они обращаются к правоохранительным органам, что они разглядели состав преступления. При этом этот подлинник они теряют! Говорят, что подлинник видеозаписи потерялся. При этом они еще и признают, что видео- и аудиозаписи не соответствуют друг другу. То есть это наложенный аудиофрагмент на видео.
Я Вам могу сказать, что общение любой компании людей, занимающихся общественно-политической деятельностью в нашей стране, людей левых взглядов... Если снять любой день рождения такой группы людей, где, допустим, будет общаться 5-10 человек, то там можно, как говорится, столько составов преступления найти! Я Вам больше скажу: общение любых мужиков на любой кухне в России выявит столько составов преступления, что можно будет посадить 90% населения нашей страны. Естественно, этот фильм, эту запись мы не признаем ни реально, ни юридически. Это провокация российских спецслужб.
Более того, мое личное мнение, что Константин Лебедев изначально был агентом спецслужб, который нам подстроил эту провокацию именно в таком формате. Некоторым беседам он задавал тон таким образом, чтобы они получились так, как они получились. Более того, мы с Лебедевым после проводили специально беседы — мол, о чем люди вообще разговаривают? «Ты нас, вообще, к кому привез? Они, вообще, нормальные, нет?!» Лебедев уверял нас, что нет, это нормальные люди, они просто так эмоционально любят поговорить на такие темы.
Нужно признать, что во многом это была такая разводка, скажем так. С другой стороны, какой-то тайны из общений мы никогда не делали — о наших встречах, даже подобного характера, могли знать много людей. Это еще раз говорит о том, что тут никакого сговора с друзьями Лебедева не было и быть не могло. Обычная рядовая встреча с обычными бизнесменами.
— Леонид, с тех пор прошло шесть лет. Владимир Путин снова избран президентом, как и в 2012 году. Дмитрий Медведев все так же премьер. Правительство толком не изменилось: одного сняли, другого поставили. Как Вы оцениваете тот кабинет министров, который в прошлую пятницу утвердил президент?
— На мой взгляд, это полная капитуляция России перед Западом. Это правительство ясно дает сигнал всему обществу, что те надежды огромного количества граждан и в том числе патриотической прослойки населения, которые в России появились после воссоединения с Крымом, так называемый курс на импортозамещение и на развитие новой индустрии, индустриализации страны, — ничего этого не будет и быть не может.
Понятно, что уже смешно об этом говорить после стольких потерянных лет и по сути дела бездарного уничтожения огромного количества ресурсов, в том числе финансовых, которые за это время опять перетекли на Запад.
Россия приняла некий ультиматум Запада, Россия будет выполнять все требования Запада о демонтаже суверенитета страны как такового. Это правительство как раз и является лакмусовой бумажкой того, что руководство России будет проводить в стране неолиберальный курс развития. Но самое главное — проводить компрадорский стиль правления страной. Это неоколониальный путь развития. Мы будем выкачивать из страны ускоренными темпами различные сырьевые ресурсы, кормить страну дешевым ширпотребом, соевой колбасой и пальмовым маслом. Будет обогащаться нынешняя элита, заинтересованные кураторы на Западе, включая Америку. Страна будет деградировать и уничтожаться. По всей видимости, через какой-то период времени под руководством этой власти Россию ждет полнейший развал, включая территориальную целостность страны.
— Почему в таком случае молчит активная часть протестующих? Шесть лет назад на улицы Москвы выходили десятки, сотня тысяч человек и более, чуть поменьше — в других городах. И выходили всего лишь из-за каких-то фальсификаций на выборах. Сейчас же процессы происходят еще более серьезные, а активных протестующих заботят лишь отдельные моменты: «свободу интернету», «свободу Телеграмму» и так далее. Акция «Он нам не царь» Навального собирает всего лишь несколько тысяч. Куда активность то потерялась?
— Я начну с того, что нас закрыли. Почему нас закрыли? Это вещи взаимосвязанные. Дело в том, что уже в сентябре 2012 года нам было четко понятно, что из так называемых лидеров закрывать будут именно нас. Не потому, что мы что-то сделали, а потому, чтобы мы, не дай бог, не усилили протест в левое русло. Тенденция была, все социологические опросы показывали, что протест левеет. Именно поэтому нас и закрыли! Левых удалось выдавить из активного протеста. На его плаву осталась часть либералов, будем так их называть.
Именно поэтому, на мой взгляд, общая активность граждан сейчас находится в таком состоянии, в каком находится. Именно поэтому у нас такие результаты выборов в 2018 году. Именно поэтому у нас то правительство, которое сейчас существует, и все-все-все проблемы.
Властям удалось выдавить левых на обочину протестного мейнстрима. Да, существует, условно говоря, популярный Навальный, который даже двигает некие лозунги социальной справедливости. Он пытается этим пользоваться. Но люди не дураки, они понимают, что одной сменой Путина или даже Медведева не изменишь ситуацию в целом. Ответ кроется гораздо глубже — в этой организации модели жизни общества. Мы предлагаем более левый, социалистический путь развития. Ну хорошо, пусть будет социал-демократический путь развития.
Тот же самый Навальный предлагает бороться с коррупцией. Но коррупция неистребима в этой системе взаимоотношения, когда есть сотня долларовых миллиардеров, которые так или иначе будут пытаться отстаивать свои интересы. Коррупция неискоренима, когда все решения об организации каких-то сфер экономической деятельности принимаются на основе желания или интересов частных собственников. Нет возможностей для развития альтернативы. Если бы заводы, предприятия строились для удовлетворения потребностей граждан, а не для получения прибыли какими-то частными лицами, то и экономическая составляющая коррупции не присутствовала бы.
Проблем в обществе много. Я могу претензии предъявить к каждому гражданину в нашей стране, большей ее части. Можно сказать, что люди не те: аморфные, неактивные, политическая культура у них такая, естественно. И власть проделала гигантскую работу, чтобы задавить, запугать, выдавить кого-то из страны. Ведь огромная часть активных людей уехала после тех репрессий.
На сегодняшний момент левые разобщены. Считаю, что это не случайно. В левом сегменте российской политики идет гигантская работа со стороны спецслужб, органов власти, финансовых структур, которые вкладываются в разобщение левых. Президентская кампания это очень сильно показала. Было явно видно, кто из левых берет деньги, кто из них получил финансы на свою деятельность по разобщению, не буду говорить, за кого или против кого, но это было видно. Обойдемся без персоналий, но я знаю это от и до, откуда и кому давались деньги, для того чтобы заниматься, в том числе дискредитацией вообще института выборов.
— К слову о людях, которые были вынуждены уехать из страны из-за политических репрессий. Вы сами не подумывали об этом?
— Вообще, такого как бы желания именно уехать… Скажем так, есть желание не уезжать из России. Но, в принципе, если бы у меня была возможность уехать и где-то нормально вести активную общественную жизнь, в том числе в общественно-политической сфере, и чтобы эта деятельность как-то касалась ситуации в России, чтобы я мог как-то влиять извне, то я бы, наверное, принял такое решение.
Тут вопрос и безопасности, и будущего. Но прежде всего даже вопрос эффективности от моего нахождения здесь и где-то там, в каком-то более безопасном месте… Вот смотрите, сегодня у меня надзор, я с Вами сейчас сижу и разговариваю…
— Как раз хотел об этом спросить. Вас выпустили на свободу 7 апреля 2017 года и запретили в течение двух лет посещать массовые акции. Более того — Вы под пристальным надзором правоохранительных органов будете еще без малого год. В чем заключается этот надзор?
— Мне нужно раз в месяц проходить отметку. Мне запрещено посещение всех массовых и иных мероприятий. При этом мне так никто путем не объяснил, что такое массовое и что такое иное мероприятие. Вот у нас с Вами сейчас, видимо, иное мероприятие: кругом люди ходят и чем-то занимаются.
При надзоре на тебе есть особая ответственность. Если ты даже нарушаешь законодательство не в прямой сфере, что тебе надзором наложена, а, допустим, перешел дорогу в неположенном месте, совершил административное правонарушение, то еще несколько таких нарушений — и мне уже могут дать год колонии. Это очень давит. Поэтому мои действия ограничены. Я стараюсь даже более аккуратно писать в социальных сетях.
— Вы чувствуете ответственность за те события, которые произошли тогда на Болотной площади? И если бы Вы снова оказались в подобной ситуации, что бы Вы делали?
— Что значит чувствовать ответственность? Я чувствую ответственность за все, что происходит в мире: за вырубку лесов в Бразилии или Сибири, за нападение нацистов на цыганский поселок, за расстрел израильскими солдатами безоружных детей и женщин, даже за то, что террорист-фанатик взорвал себя в парижском метро. Я за все чувствую себя ответственным. Я считаю, что все мы в мире взаимосвязаны. Может быть, я что-то не доделал для того, чтобы в мире не совершалось каких-то плохих вещей, чтобы люди не делали плохих поступков и прочее.
Если конкретно [про 6 мая], то я, быть может, разве что через цепочку не прорвался и держался где-нибудь подальше. Для них [силовиков] это было показателем того, что я якобы чуть ли не возглавил этот прорыв. Я там оказался довольно случайно. Мне позвонил человек и сказал, что он находится у кинотеатра «Ударник». Я решил, что если этот человек смог туда попасть, то я с корочкой помощника депутата Госдумы могу туда как-то пройти. И в этот момент началось давление. Но это невозможно доказать, такое стечение обстоятельств. Обвинили меня в том, что я — организатор прорыва. Нет, ничего особо я не стал бы менять.
— То есть если бы Вам заново пришлось пройти через все эти муки нахождения в колонии, то Вы бы это сделали со стойким духом?
— Да нет, ну колония… Я не знаю… В Киеве я, может быть, не позвонил бы по телефону лишний раз. Так они меня и вычислили. Вот и все. Тогда бы я в колонию не попал. (Смеется.)
Колония — это вообще вопрос, конечно, сложный. Находиться я там никому не пожелаю. Действительно, были очень тяжелые моменты. В то же время, сейчас, после 2012 года, после того что произошло в стране, после того как сейчас власть действует… Я знаю много провокаций против молодых людей, которые сейчас сидят по тюрьмам… Те люди, которые сейчас активно занимаются протестами, они должны быть очень осторожны, не попадать в такие провокационные истории, как попали мы. В то же время постоянно надо себя морально готовить к тому, что спецслужбы против тебя могут применить очень страшные вещи. Не обязательно в колониях, но и там тоже.
Я говорю об этом даже больше не для себя. Мы всегда говорим: «А как бы ты поступил, если бы…» Наверное, мы подразумеваем, что говорим это еще и для кого-то другого, мы даем совет. Сейчас я в большей степени даю совет людям, которые озабочены ситуацией в стране, развитием страны, той несправедливостью, которая в стране происходит. Эти люди должны осознавать, что, наверное, несмотря на то что я прошел этот тяжелый путь, для многих этот путь может показаться легкой прогулкой по сравнению с тем, с чем они могут столкнуться теперь. Все это будет, если мы не будем активны, если мы будем равнодушно смотреть на попавших в беду людей.
Бороться можно, существенно изменить ситуацию — тоже можно. Я не говорю о том, что мы можем победить этот режим, всех арестовать или что-то еще. Речь не об этом. Думаю, что мы можем улучшить жизнь наших людей, существенно смягчить законодательство. Но для этого нужна сплоченная борьба всех слоев общества. Не исключаю, что для этого нужно повторение коалиции 2012 года. Но все должны четко отдавать себе отчет в том, что эта широкая коалиция, при равноправном участии всех, должна быть при подавляющей точке зрения левого сегмента, левой идеологии социальной справедливости, которая понятна простым гражданам и академическим кругам. На сегодняшний момент у нас есть все идеологические инструменты, для того чтобы левая идеология стала востребована в обществе и подняла широкие массы населения на борьбу за свои права, за лучшее будущее. Единственная наша традиционная проблема — нехватка ресурсов для жизнедеятельности профессиональных людей, которые смогли бы вести за собой пресловутые широкие слои общества.
