18+
Захар Прилепин не нуждается в представлении, однако мы скажем о нем все-таки пару слов. Писатель и лауреат множества российских премий в своем юношестве был нацболом. Им же он по сути остается и до сих пор — входит в «Другую Россию» основателя НБП и тоже известного писателя Эдуарда Лимонова. Человек, отдавший всю свою жизнь становлению левой идеи в умах сограждан, после украинских событий в 2014 году уехал строить русский мир в соседнюю и когда-то союзную нашей стране республику.
С 2014 года Захар Прилепин лично принимает участие в вооруженном конфликте на востоке Украины. Именно там он почувствовал себя нужным в тот момент. Через год Прилепин становится советником главы Донецкой народной республики Александра Захарченко, еще через полтора года становится заместителем командира батальона спецназа по работе с личным составом армии ДНР. В октябре 2016 года писатель собирает свой батальон и на данный момент не собирается отступать.
В Москве Прилепин бывает не часто, по собственному признанию — раз в месяц. Приезжает в столицу России для сбора гуманитарной помощи. Однако в этом году ситуация несколько поменялась. Захар Прилепин вошел в руководство предвыборного штаба кандидата в мэры Москвы от КПРФ Вадима Кумина.
«Шторм» решил встретиться с писателем и задать ему много разных вопросов. Мы попросили Прилепина рассказать о том, что реально происходит в эпицентре гражданской войны на Украине, зачем он приехал в Москву и решил принять участие в избирательной кампании коммунистов и считает ли он себя оппозицией действующей власти?
— Захар, давайте представим, что я среднестатистический москвич, россиянин, который особо не интересуется новостной повесткой, поскольку живет тем, что работает с утра до вечера, а порой еще и отдыхает. Этот среднестатистический обыватель не знает, что происходит в Донбассе, потому что по телевизору об этом практически ничего и не рассказывают. В лучшем случае показывают ток-шоу, где ученые мужи в очередной раз обсуждают минские соглашения. Люди, мне кажется, уже даже забыли о том, что в Донбассе, вообще говоря, гражданская война идет. Вы находитесь в эпицентре всего этого действа. Что Вы там видите?
— Для начала, конечно же, любому любопытствующему москвичу не составит большого труда зайти на два-три сайта и прочитать в том числе и текущие военные новости. Не думаю, что на ток-шоу происходит только обсуждение минских соглашений, там много чего обсуждают, и в новостную повестку, как правило, попадают какие-то основные ключевые темы… Хотя, собственно, сам режим военного противостояния — да, он остается за пределами внимания.
Не знаю, в курсе москвичи или нет, но в неделю погибает минимум человек десять, из них минимум двое россиян, не служащих в Вооруженных силах Российской Федерации, ополченцев и добровольцев…
— По телевизору мы об этом не слышим, Вы правы.
— Не говорят, да. Это будет постоянным раздражающим фактором. Люди будут говорить – что же такое? Там что-то стреляют, что-то происходит… Но люди не знают, что похороны там идут каждый день.
Собственно, об этом не знают и на Украине. Они там находятся в совершенно детской иллюзорной уверенности, что только они убивают, только их смелые киборги всех убивают, а они-то сами не гибнут… А вот то, что Украина огромная, 36 миллионов человек, туда увезли пять человек, там 17 похоронили, тут десять – ну, вроде и не заметно. По дерявням их позакопали — и тишина.
Они хвалятся, что считают каждого убитого, в отличие от нас — это все полное вранье! Ничего они не считают. Я знаю реальные потери на своем участке, я захожу на сайты, смотрю новости и вижу, что ничего они не сообщают о том, что у них приехало, прости господи, три труповозки и все уехали битком. А наутро у них появляется информация об одном раненом на другом конце линии фронта.
— Сюрреализм какой-то.
— То, что происходит, для меня стало отдавать пелевинским абсурдом. Происходит на одной и той же линии соприкосновения, начиная с Дебальцево, не знаю сколько прошло, года два-три уже, происходят ежедневные перестрелки, без перерывов на неделю-две-три. Обстрелы из разрешенных, запрещенных видов оружия. Работают ДРГ (диверсионно-разведывательные группы. — Примеч. «Шторма»). Отдельные убийства, массовые убийства… Кровавый и не прекращающийся пейнтбол, по сути, конечно, бессмысленный. Можно было ничего не делать три года и так же стоять, смотреть друг на друга — было бы ровно то же самое.
Нам это точно не надо. В отличие от Украины мы, как правило, слышим все, что происходит. Люди слышат — и это, конечно, нервирует. Я могу только поразиться цельности и стойкости донецкого характера — они вошли в это состояние и внутри него живут. Да, вот у нас мужья и дети уходят каждый день на линию передовой, кто-то возвращается, а кто-то нет, и это форма жизни. Они именно так ее уже и воспринимают.
Но нам-то надо поднимать экономику! Нам надо запускать производство, и мы его запускаем, нам надо запускать сельское хозяйство, и мы его запускаем. Мы зарабатываем деньги, но едва мы выходим по той или иной сфере, или в целом по республике, на самообеспечение – они тут же взрывают у нас фильтровальную станцию.
Мой батальон сейчас стоит на Докучаевском направлении, поселок Стыла, так они взяли и пожгли зажигалками все посевные площади. Все выгорело, я не знаю, чем будут засевать, как деревня будет из всей этой ситуации выползать. Они занимаются откровенным вредительством, а мы тут же получаем дыру в бюджете, в данном случае в районном бюджете. То же самое с Донецком, который просто не прифронтовой, а фронтовой город – отходишь от центра на десять минут, и ты уже находишься на обратной стороне Луны. Все взорвано, разнесено, каждый день минометные и стрелковые перестрелки.
Если бы они сказали, мол, ребята, все, хорош, нам надоело воевать, давайте минские соглашения дотягивать, мы бы сказали — господи, да слава богу, наконец-то вы от нас отстанете. Давайте постоим спокойно и поработаем. Они же, конечно, на это не согласны, им надо держать население Донбасса в постоянном неврозе, третировать его и валить все на ополченцев. Да нафиг нам вообще все это надо? Дайте нам пожить спокойно!
— Как Вам удается все это пережить? Война штука тяжелая, мягко говоря, Вы уже там долго находитесь в эпицентре…
— Ой, долго, да… Если отсчитывать от создания батальона… У меня 7 июля день рождения, вот с 7 июля 2016 года – через несколько дней будет два года, как мы приняли решение о создании батальона. Но до этого я тогда уже полгода работал советником главы, а еще до этого я исколесил весь Донбасс с 2014 года, как гуманитарщик и как куратор ряда подразделений.
По сути все четыре года я всем этим так или иначе занимался, а последние два года просто там жил. Даже больше чем два…
— Сильно характер изменился?
— Характер не знаю, но все мы очень сильно постарели. Я смотрел фотографии и покойного Мотороллы, и Александра Владимировича Захарченко… Конечно, все мы лет на восемь постарели. Вот то, что я вижу…
А так-то нет, конечно… Люди ко всему привыкают. Более того, привыкают, конечно же, мужчины, которые там воюют. Для них это форма жизни уже. Они в нее вошли, и я даже не очень представляю… Не то чтобы они не впишутся в нормальную жизнь, впишутся, конечно, но просто все вот так живут — что будет завтра? Будет ли наступление или не будет? Это раньше был такой эмоциональный подъем, мол, они готовятся наступать, мы сейчас тоже пойдем, завтра будем в Славянске ставить памятник Моторолле… А сейчас все это уже вошло в такую рутину… Вот мы стоим, вот мы стреляем, вот ногу оторвало бойцу, будем ему сейчас протез искать. Вот и все. Война стала, не знаю, бытом, что ли.
— Рутиной.
— Ну да, рутиной... Хотя, конечно, пацаны сейчас все думают о том, что только бы не сидеть на «располаге», только бы не сидеть в казарме. Куда угодно, на любую передовую. Мечемся, трудно, но это хотя бы работа, все довольны, все работаем.
— Видите какой-то свет в конце тоннеля?
— Нет. Для меня эта ситуация, говорю сейчас совершенно честно, кажется на данный момент бесперспективной. Военное решение, конечно, есть… Но никто его не примет.
Не буду скрывать, я надеялся на радикализацию со стороны Украины. Я надеялся, что у них большие железные яйца и они пойдут в наступление. Они такие смелые, они так обещали порвать нас на части, что сейчас вот-вот уже зачистят Донбасс, столько было заявлений! Сейчас мы, мол, придем и все вам тут устроим, виноватых посадим, а возможно, и повесим.
И вдруг это заявление Владимира Владимировича Путина в ответ на мой вопрос, что если они будут наступать, то они потеряют государственность. Сразу стало понятно, что никаких железных яиц у них нет.
Они ведомы. Им сказали, что они никуда не пойдут, они никуда и не пошли. Даже сейчас по факту степень радикализации на линии соприкосновения понизилась раза в два-три. Да, они постреливают, потери есть, но то, что было еще за день, за неделю до этого заявления — разница в разы. По большей части радикально себя ведут только не подчиняющиеся неонацисткие группировки — разнообразные правосеки. Они отмороженные, пытаются спасти честь незалежной Украины, как они ее понимают.
Вэсэушники же многие оставили свои позиции. Они просто отошли и сидят спокойно, лишь бы мы не подумали, что они собираются стрелять. И я понял, что дальше они наступать не будут, мы наступать не будем, а значит, будем и дальше так стоять на линии соприкосновения. Можно еще лет восемь так же простоять. Если я сейчас себя обнаружу в 2024 году в той же самой точке и с тем же самым батальоном, в котором еще минус двадцать человек и вот мы стоим, я вообще этому не удивлюсь.
— Захар, в свое время было так много разговоров про «русский мир», про то, что мы своих не сдадим, а возможно, еще и признаем ДНР и ЛНР или вообще присоединим их к себе. Но, как оказалось, у российской стороны тоже не все так в порядке с железными яйцами, или я не прав?
— Нет, у них все в порядке как раз. На самом деле мы взяли Украину, грубо говоря, за хвост, мы держим ее в том числе благодаря ДНР и ЛНР. Мы их не сдали. Если по совести, то, конечно, вся экономика Донецка и Луганска переведена на Россию. Вся сфера образования так или иначе связана с Россией, курируется Россией, получают дипломы российского образца, специалисты готовятся в России, приезжают также российские специалисты во все сферы — и образовательную, и культурную, и политическую, и какую угодно. Мы-то все понимаем прекрасно! На Донбассе никто не говорит, что Россия оставила, Россия сдала, Россия слила — нет.
Да, не принято политического решения. Но мы тоже должны понимать логику. Как мы признаем эти части Донецкой и Луганской областей, а с остальными что? В Славянске и в Краматорске нам скажут: «Вы че, отделились без нас? Вы нас бросили?» Мы этого не можем.
Если мы все это совершим военным, радикальным образом… Тут плюсы есть, но и минусов тоже катастрофично много. Ну да, мы возьмем, а дальше — новый международный скандал. А дальше — рядом стоят Харьков и Одесса и они тоже скажут нам: «Ребята, вы че? Мы тоже ходили с флагами…»
— Было дело, ходили разговоры о Харьковской народной республике и, по моим данным, велась работа на этом направлении…
— Да, да, да. «Мы тоже хотели, а вы отжали свой Донецк и Луганск, а мы теперь брошены? Пускай нас дальше украинизируют?» Тоже проблема! Поэтому я понимаю логику власти. Конечно, им надо работать до полного переформатирования украинской государственности. Мы же не можем войти в Киев на танке? Мы должны искать другие пути.
В Донецке есть люди, которые жестко мотивированы и другой жизни не видят для себя. Но я вот, например, почему сейчас участвую в выборах мэра Москвы, в штабе кандидата от КПРФ Вадима Кумина? Я понимаю, что пора заходить с другой стороны и решать проблемы иначе. В том числе, Вы вот спросили про россиян, мол, они не знают ничего про Донбасс. Так надо заходить, надо втягивать россиян в контекст того самого пресловутого русского мира, чтобы они помнили, чтобы они знали, чтобы они слышали, чтобы у нас была совершенно другая культурная прослойка. Не та, которая на «Кинотавре» собирается, а другая! Другое сообщество, которое скажет государству: «Ребята, а у нас там Донбасс! Не думайте, что мы забыли. Не думайте, что мы не переживаем. Не думайте, что есть только люди, которые переживают за Сенцова. Есть люди, которые переживают за двести с лишним убитых донецких детей. И мы помним про это, и мы будем с вас спрашивать про это каждый месяц и требовать отчет!» Надо создавать высокий уровень поддержки Донбасса со стороны России. Кроме меня, конечно, этого никто не сделает.
— Неделю назад на Моссовете, где проходила фактически встреча Вадима Кумина с избирателями и презентация его предвыборного штаба, Вы предложили ему сделать Москву и Донецк городами-побратимами, если Кумин станет мэром. Что общего у этих городов?
— Сложно сказать. Это очень большие и в каком-то знаковом смысле самые русские города. Никого не хочу обидеть. Но Донецк подал заявку на то, что он и есть центр вращения, притяжения всего не просто русского, а русского, готового нести ответственность и жертвы за право называться русским. В этом смысле Донецк не просто может дать фору многим другим городам и регионам России, он — образец того, что русское — это не то, что тебе принесли на блюдечке и сказали: «На, пожалуйста, теперь ты составляющая русского мира».
Русское — это не дар, а труд, задание. Вот они с этим справляются. В этом смысле Москва, как центр России, должна протянуть руку и подать ее Донецку. Сказать, что мы знаем, ценим, мы не только для себя готовы требовать преференций, но мы, как центр России, готовы делиться какими-то вещами и просто слышать вас. Отзывчивость, щедрость и милосердие, а не только отстаивание своих собственных интересов, — это тоже качества русского человека.
— Почему Вы вообще приняли для себя решение участвовать в этой предвыборной кампании в Москве? Последние годы Вы все-таки живете в Донецке, на линии фронта. И тут внезапно Вы появляетесь не просто в столице, но и на выборах ее мэра.
— Во-первых, видите, у меня вот хутор достроился, и я сегодня уже переночевал впервые у себя на хуторе. Пять километров до Москвы, и я себя воспринимаю, как смотрящего за Москвой. Теперь я тоже в некотором смысле москвич и буду за ней приглядывать. У меня практически московская теперь жилплощадь моего собственного имени (смеется).
А если серьезно, то мои побуждения достаточно просты. Меня волнует ряд культурно-политических пространств, которые не заняты вообще, либо заняты теми людьми, которые мне не очень симпатичны. Я претендую на то, чтобы зайти в эти пространства и навязать свою собственную повестку дня и свои собственные представления — и касающиеся сугубо московских дел, и касающиеся общероссийских дел, и касающиеся политических дел.
Моя повестка и мое представление в Донецке доформировались. Я сюда с ними пришел, как приходили Кирилл и Мефодий, как приходили военные князья из кавказских окраин. Я прихожу со своей повесткой и говорю, что пришел из Донецка сказать вам слово, а вы его будете слушать.
Здесь вся моя среда. Вадим Кумин — я его знаю черт знает сколько лет уже, это давняя дружба. Естественно, и известный российский архитектор Комов Леша, и Максим Шевченко, и Сергей Шаргунов — это все мои друзья. Я сюда иду не потому, что меня позвали и сказали: «Захар, иди сюда, у нас там выборы, давай, посветись». Чаще всего бывает именно так. Но я на такие бы выборы не пошел. А они все — моя команда, и они хотят всего того, чего хочу и я. Все, чем занимаются Шевченко, Шаргунов и Комов — это моя линия обороны.
Но это не сиюминутный, не нынешний интерес. Это интерес потенциальный, на будущее, на движение вперед. Это отличная платформа, отличная площадка. Не просто я явился и начал что-то говорить, это выборы — тут любое слово расценивается, его видят во всех кабинетах, его слышат, и они вынуждены с этим считаться, вынуждены на это реагировать. Я посчитал, что это хороший старт для того, чтобы втягивать донецкий формат в российскую жизнь.
— В либеральной общественности Вас называют, скажем так, ватником…
— Гадиной, да.
— Да-да, гадина, которая поддержала ватный русский мир. Я так понимаю, Вы себя так точно не называете, но считаете ли Вы себя оппозицией действующей власти?
— Ну да… В чем-то я себя считаю оппозицией, в чем-то нет. Это такое слово, которое либералы приватизировали и которым они пользуются — «мы против этого, этого и этого, и поэтому мы оппозиция». Но эта тема у меня очень давняя. Я член «Другой России» Эдуарда Лимонова…
— До сих пор?
— Я никогда из нее и не выходил, конечно! Я просто переместился в Донецк несколько лет назад и там по большей части занимался строительством русского мира. Все эти вещи мне по-прежнему понятны. Я не заключал никаких пактов — ни официальных, ни неофициальных — о перемирии со властью. Я никому не давал гарантий, что я больше не вернусь и ничего плохого не скажу. Ничего этого в моем случае не было.
Все эти их нелепые представления о том, что есть люди, которые аффилированы к власти… Я прекрасно знаю, что степень моей независимости превышает степень их зависимости в разы! Я не пользуюсь никакими государственными привилегиями, я не получаю никаких грантов, я даже не получал никаких заданий переезжать в Донбасс! Мне кажется, они об этом догадываются, но вслух не говорят.
Любой человек, который за всей этой ситуацией наблюдал, он прекрасно помнит, какая тогда царила неразбериха, когда вдруг Саша Коц в «Комсомольской правде» объявил, что я в Донецке, оказывается, нахожусь в качестве военнослужащего. Из Москвы начали звонить в Донецк и спрашивать, что происходит, из Донецка звонили в Москву и говорили, что сами не знают, что происходит. Три дня никто не мог дать никаких комментариев. Потом, наконец, видимо, кто-то дошел до самого главного и Песков сказал, что все в порядке, мол, поехал он и поехал. После Пескова Лавров сказал. Но было понятно, что никакой координации нет, это был сюрприз для всех!
Находясь в Донецке, я, конечно, был поражен, до какой степени все пытаются выстроить какие-то конспирологические идеи, что, мол, Прилепин приехал, чтобы русское мясо затаскивать на Донбасс! За два года я в свой батальон не взял ни одного человека из России! Мне это было вообще не нужно, хотя у меня в очереди стоит человек 400 и просят их принять…
— Добровольцы?
— Конечно! Но я не беру их принципиально, мне вполне хватает донецких, которые переходят из других подразделений ко мне. Но из России я не брал никого.
Никаких заданий мне никто не ставил, во всех моих решениях и во всех моих задачах у меня всегда была полная независимость. И я дорожу своей независимостью и своим наплевательством по отношению к либеральному истеблишменту и их достаточно банальным представлениям. Ну и по отношению к власти, которой я ничего не должен. Я мужчина, сделавший себя сам. Сам состоялся и плевать хотел на то, что думают по моему поводу.
Иногда какие-то звонки из околовластных кабинетов раздаются, конечно. У них там тоже сложилось какое-то представление, что, мол, «Захар, ты теперь с нами же?». Нет, я не с вами. Я сам по себе. Если у нас совпали интересы на данном этапе — прекрасно. Завтра они не совпадут. Я вам ничего не обещал, и вы мне тоже ничего не обещали, слава богу!
— Читал много Ваших статей и заметок… Учитывая Ваше нацбольское юношество и тот факт, что Вы до сих пор состоите в «Другой России», Вы, очевидно, человек левых взглядов. Это же так?
— Да, конечно.
— Как Ваши левые взгляды соотносятся с русским миром? Очень многие леваки, особенно радикальные, не понимают, при чем здесь русский мир и левые взгляды. Не хотите объяснить, как Вы все это совмещаете?
— Это такой зубодробительный спор с тем же Лешей Цветковым (один из организаторов книжного магазина-коммуны «Фаланстер», известный левый писатель. — Примеч. «Шторма»), бывшим нацболом, или Максимом Кантором (российский художник, писатель, историк искусства. — Примеч. «Шторма»), который тоже типа левак и сейчас уехал в Германию… Их не так много, таких леваков, у которых левачество непонятного толка и от меня максимально далекого…
Левачество так или иначе социально, оно обращено к людям. Если у нас 86% людей так или иначе сопереживает контексту русского мира, как можно говорить, что давайте лучше в Пскове крышу починим, чем русский мир в Донецке строить? Я не очень понимаю — а там что, не русские люди? Тоже русские люди, у них те же самые проблемы, только экстрасоциального уровня. У них не просто крыша прохудилась, у них бомба упала и погибла бабушка. В данном контектсте я предпочту этими делами заниматься, невзирая на всю эту квазизаконную демагогию о том, что там другое государство.
Там живут люди, которые провели референдум. Я ездил в Европу, они спрашивали меня об этом тоже. Я предлагал собраться итальянскую, французскую, немецкую комиссии и еще раз провести референдум. Они бы увидели результаты голосования и согласно всем европейским конвенциям зафиксировали бы и получили бы ту или иную степень автономии или отделения. Почему бы не сделать? Все законы в мире для этого существуют.
Вот, собственно, и все, не вижу ни одной причины, чтобы русский мир как-то расходился с левой повесткой. Тем более с той левой повесткой, которую мы наблюдали в России, начиная с 1917 года, когда левое строительство и обращенность левых в будущее немедленно начало соединяться и взаимосочетаться с имперским проектом.
Ленин же тоже приходил как идеалист, мол, мы сейчас ослабляем мир. Маяковский писал: без Латвии, без Прибалтики, без всего, все свободны. А потом выяснилось, что нет, невозможно. Придется Сибирь отвоевать, придется отвоевать Азию, придется Кавказский пояс обратно забирать, придется с Украиной решать вопросы, и большевики тут же этим и занялись, оказалось, что по-другому не получается, мирно никто не хочет.
Для того чтобы делать настоящее левое государство, должно быть сильное государство. Должно быть государство независимое, иначе никаким левым оно не будет. Никто не позволит проводить левые эксперименты, угрожающие всему мировому финансовому истеблишменту, банковской системе, международным корпорациям. Никто не позволить этого делать в слабом государстве. Должна быть сильная, независимая, упрямая и обращенная к своим гражданам страна для реализации левых проектов.
— Россия является сегодня такой страной? Сильной, независимой, упрямой, обращенной к своим гражданам…
— Все мы знаем ответ на этот вопрос. В чем-то сильная, в чем-то нет… Думаю, что если смотреть лично на государя-императора, то он пытается разнообразные рацио- соединить в одно.
Это нормальная русская традиция, он пытается быть царем и императором для всех: «У меня не только коммунисты, не только анархисты и не только банкиры. У меня все есть и я со всеми контактирую». Другой вопрос, что у нас 86% населения имеет определенные взгляды и имеет определенные плюс-минус понятные желания, понятные традиции. Но на них внимания, скажем, 20%, а вот на прослойку в 3-5% — внимания 70%!
— То есть Вы предлагает убрать дисбаланс во внимании государя-императора на прослойки населения?
— Да, давайте дисбаланс исправим. Царь для всех? Хорошо, для всех. Но если мы смотрим на прослойку в 3% — давайте три процента Вашего внимания туда. Если смотрим на 70%, то 70% Вашего внимания сюда. Если у кого-то такие-то желания, то давайте их будем исполнять соразмерно их количеству. А у нас наблюдается некоторая несоразмерность.
Так-то я не хочу, конечно, всем навязать свои взгляды, чтобы все бегали с красными знаменами в красных галстуках. Ради Бога — как хотят. Если есть другие, значит, их надо слышать.
