18+
Шел мой третий год в Сирийском Курдистане. За это время я увидела три войны: два поражения босоногого курдского ополчения от турецких истребителей и громогласную победу над главными орками нашей планеты — ИГИЛ*. И вот, оправившись, продышавшись от трупной вони и тяжелого арабского табака, я решила навестить своих соотечественниц в самом опасном лагере в мире, расположенном на северо-востоке Сирии, — лагере для жен джихадистов Аль-Холь.
Без упоминания сражений с ИГИЛ любой даже самый подробный рассказ о джихадистах и их подругах получится неполным и вырванным из контекста. В апреле 2019 года, после поражения ИГИЛ в Бахозе — последнем куске территории «Исламского государства», — лагерь Аль-Холь пополнился новым особо опасным контингентом. Оно и понятно, в Бахозе было все. Дети с автоматами Калашникова и без. «Виагра» в карманах погибших джихадистов для бодрости и мужской силы — представлять не хочется, но бывшие пленницы ИГИЛ рассказывают сами. Невзорванные пояса смертников и все-таки сработавшие мины на детских игрушках, ошметки детской плоти, изувеченные тела пленниц и пленников Халифата, отрезанные головы бойцов СДC.
Крепость пала
Бои за последний оплот ИГИЛ стали «звездным часом» местного революционного ополчения. Арабы и курды из Сил Демократической Сирии (СДС) позировали для зарубежных СМИ под разрывы снарядов. «ИГИЛ скоро будет повержен», — рябили заголовками издания.
Больше всего халифатских семей в лагерь Аль-Холь прибыло как раз во время битв с ИГ как раз за Бахоз. Именно этот крохотный городок, окруженный волнистыми серыми холмами, был последней столицей «Исламского государства». В ней оставались до последнего самые «отборные» джихадисты. Те, кто относился к неверным попроще, сдавались гораздо раньше и надеялись на гуманность бойцов и командования СДС. Сдавшихся и пленных действительно не убивали, даже если очень хотелось.
В последние недели ИГИЛ СДС и стреляли-то нехотя. Целых пять дней пулеметчики и снайперы из СДС лежали на одних и тех же крышах, практически не меняя позу. «А во что стрелять-то? — спросил меня один боец СДС и протянул бинокль. — «Видишь там такой дым черный? Во-о-от. Там вот они, среди детей прячутся. Так куда я стрелять-то буду?»
Предвкушавшие победу бойцы СДС выдвигали теории, когда уже наступит конец этому ИГИЛу. Одна теория звучала правдиво: США предложили СДС просто разбомбить Бахоз, чтобы поскорее управиться с джихадистами. СДС отказались. То ли из-за гуманности, то ли из-за нежелания порочить свой образ единственных супергероев на Ближнем Востоке. Когда падет ИГИЛ? Обещают, что совсем скоро. И так уже несколько лет обещают.
И вот США, возглавляющие Международную коалицию, вышли на поклон вместе с СДС перед всем миром со сцены театра боевых действий. Спустя несколько месяцев Трамп объявил о выводе войск из Сирии, но, разумеется, не с нефтяных месторождений. И местные революционеры остались с игиловцами наедине.
Принимайте «невесту»
Женщинами из ИГИЛ занимались Женские отряды самообороны (YPJ): встречали, проверяли вещи, провожали до лагеря Аль-Холь на грузовиках. Впереди, в пикапах, полных взрывчатки и курящих воительниц YPJ, ехала я.
— Мы тут одну такую мадам встретили, — начала было травить байки мне на английском интернационалистка с винтовкой М16.
— Мадемуазель... — поправила ее женщина со спокойным лицом и рацией в руке. Командирша, подумала я, такие никогда оружием не бахвалятся и все время слушают рацию. Как я потом узнала, проверяют — кто погиб, а кто нет.
– Да, мадемуазель, — согласилась иностранка. — Так вот, эта мадемуазель подходит вместе с этими джихадистками — и как давай снимать с себя бурку. Ну, мы за ее жизнь забеспокоились. А потом она как закурила! Ну все, думаем… Им же курить нельзя. Так еще ее муженек покончил с собой и отрекся от ислама. Не захотел служить...
Мы подъехали к вычурному двухэтажному дому с просторным балконом. Таких во всей Сирии я видела штук десять за все два года путешествий.
— В нем сначала их богачи жили, а теперь вот мы… Ну, на несколько дней, — сказала командирша. — Не расслабляйся, скоро будем принимать гостей.
Так она и назвала этих женщин, гостями. Конечно, среди них были и сирийки. Но очень много иностранных гражданок и их детей.
Через час по рации спящей командирше сказали: «Произошел взрыв, есть раненые». Едва сев в машину, мы сразу же из нее вышли: ехать было пару минут. Взрыв случился совсем недалеко. Ухо привыкает к бомбардировкам и разрывам мин, отличить очередной «бум» не так-то просто. Пока доехали, уже не раненые — погибшие — две женщины-бойца из YPJ, трое детей и их размазанная по поверхностям мама.
Тогда я узнала, что на передовой, куда привозят журналистов, куда безопаснее, чем на позициях YPJ. Если не безопаснее, то хотя бы предсказуемее. На поле боя гадать не приходится, тут либо снаряд попал в тебя, либо нет. А вот у YPJ даже при самом грамотном расчете никогда не угадаешь: взорвет себя эта женщина с детьми или нет.
В хаосе после взрыва женщины в черных бурках испуганно смотрели по сторонам. «Вам ничего не сделают, — успокоила их Зилан по-английски. — Среди вас есть кто-нибудь из России?»
Толпа черных одежд заколыхалась. Россиянок, да и всех русскоговорящих, как мне рассказали бойцы YPJ, сразу же направляют в Аль-Холь, стараясь не допустить побега. Говорят, они опаснее всех других.
«Насилие порождает насилие»
Зилан раньше работала в лагере Аль-Холь. Приехала в Сирию, ведомая врачебным долгом. Доктора и соцработники в лагере постоянно меняются. Никто надолго не остается. Да и зачем? Условия суровые, труд не ценят, а еще страшно. Зилан приехала в лагерь вместе с неправительственной организацией из Италии. Ей и еще трем ее коллегам назначили курдские или арабские имена в честь погибших в боях с ИГИЛ. Еще дали бесплатный дружеский совет — купить пистолет и никогда его никому не показывать.
Так Зилан стала осваивать пистолет в приемной палате, пока не было пациентов: «Первое время мне казалось, что меня там все ненавидели. Знаешь, они смотрят на мои татуировки и кривятся. Ладно... Я и сейчас думаю, была бы их воля, они бы не стали меня терпеть. Ну, девушки тут».
В основном Зилан лечила понос у детей из лагеря Аль-Холь. Она была уверена, что насилие порождает насилие. Дети ее любили, но не все. «Некоторые мамаши готовят в лагере новых бойцов для Халифата. Ждут, наверное, чего-то. Для некоторых лучше убить детей, чем отдать на воспитание неверным, — сказала Зилан. — Но в целом они совсем как мы. Ветер подует — им холодно. Нажмешь случайно на рану, а им больно. Все, как у нас. А ведь только недавно поснимали с них пояса смертников».
Будни Зилан не отличались ничем от обычного госпиталя. Другими были только пациенты. Робкие, совсем молодые девушки, к 20 годам имеющие по четверо детей. Ей приходилось убеждать некоторых посетительниц, что без пальпации она не сможет даже приблизительно поставить диагноз. Смущенные мусульманки приподнимали одежды.
Были и отчаянные джихадистки. Про таких Зилан говорит с ужасом и отвращением. Например, иностранки, решившие, что нет ничего логичнее в расцвете своих сил присоединиться к блокбастерскому злу, от которого трепещет все человечество. Немало тех, кто искренне верит в мировую мусульманскую семью, где все братья и сестры. Дело лишь в том, что в семье не без урода.
Доктор Зилан была свидетельницей многих побоев: «Вообще никто не говорит о побоях в открытую. Говорят, мол, Асаиш (местная революционная полиция. — Примеч. Daily Storm). А мы-то видели своими глазами, как они сами друг друга бьют. Им ведь нельзя жаловаться на своих сожительниц. Ну вот скажет она, и что? Представь, пожаловалась кафирам. А если ты иностранная невестка какой-нибудь мамаши Халифата — пиши пропало, никому ты не пожалуешься».
Важно, чтобы никто из медперсонала никогда не участвовал ни в каких боевых действиях. Особенно на стороне курдов. Тогда риск спровоцировать к себе агрессию очень уж велик. Говорят, что иногда гуманитарные организации могут принять на работу медика с темным прошлым бойца-добровольца. Но такое — случайность.
После полугода залечивания ран боевикам ИГИЛ, насмотревшись на трупы и там, и тут, Зилан решила, что пора двигаться дальше. «Хватит спасать жизни тех, кто отнимает чужие», — подумала Зилан, написала письмо в YPJ, а еще через три месяца окончила курсы молодого бойца. В лагерь Аль-Холь Зилан, как и многие другие врачи, больше никогда не вернется.
Неверная дорожка привела в Аль-Холь
Получить пропуск в Аль-Холь непросто. Списки на проезд в Аль-Холь подают каждый день новые. Нужно, чтобы в списке было имя, удостоверение водителя и всех, кто едет в машине. Номер машины тоже должен быть указан. Его проверяют на каждом пропускном пункте по дороге в Аль-Холь. Так, по крайней мере, для работников НПО.
Но журналистам нужно перед визитом пройти собеседование со спецслужбами революционеров. Как правило, в визите спецслужбы журналистам не отказывают. Даже вопросов лишних не задают и слушают с благосклонной улыбкой. А ты пытаешься объяснить на ломаном курдском, почему хочешь посмотреть на женщин, предпочитающих законы шариата законам джунглей.
— Вы там, случайно, не знаете, когда ваше правительство будет забирать своих гражданок? — спросил меня, смеясь, охранник в главном офисе революционных спецслужбы.
— Вам, наверное, все же виднее, — думаю.
Регион северо-восточной Сирии на карте мира совсем крохотный. Тем не менее дорога до лагеря Аль-Холь занимает почти целый световой день. Курды тут на славу постарались — сделали путь в лагерь с игиловцами путешествием изнурительным.
Сам городок Аль-Холь виден издалека. Он расположен на равнине без единого холма. Лагерь и сам город душат десятки километров выжженной солнцем Сирии земли.
«Видишь эти дома? Как думаешь, есть ли там кто-то?» — сказал водитель Муса и кивнул в сторону глиняных домишек при подъезде к лагерю. В таких легко спрятаться, если вдруг надумаешь бежать из лагеря. А еще можно поставить там на дежурство пару бойцов, которые будут караулить ночами особенно проворных игиловцев, пытающихся бежать.
— А надо? — с надеждой спросила я.
— Надеюсь, сегодня не надо, — успокоил Муса. — Я вот в лагерь этот зачастил. Но все равно спросить у них стесняюсь. Говорят, что они, джихадистки эти, занимаются сексом в лагере в этом с какими-то мужчинами, чтобы детей в этом лагере рожать. Кто ж соглашается? Говорят, последние два убийства в лагере — как раз такие мужики. Э, да ладно, стыдное дело… А вот мы и добрались.
В сравнении с самим городом Аль-Холь — палаточный лагерь — выглядит внушительно. Вдруг вместо пустыни горизонт скалится белыми палатками, как зубами, выросшими друг на друге. По петиметру лагеря и внутри него змейкой проложили сетку рабицу. Никаких двухэтажных заборов и даже колючей проволоки. В общем, самое сложное препятствие — это лабиринт из сетки и сидящие повсюду Асаиш. При этом в лагере довольно много посторонних людей, а на главном въезде в лагерь много автомобилей — от военных до грузовых.
На подъезде к лагерю нас проверили раз 15. Передвигаться по лагерю вообще запрещено, а для особенных гостей можно только с толпой бойцов из Асаиш. К особенным относятся чиновники из иностранных государств. «Знаешь, если ты скажешь, что ты журналистка, они с тобой разговаривать не будут», — призналась Рожда, одна из YPJ, ответственных за безопасность посетителей.
Рожда — арабка, у нее нет вообще курдских корней. Она не носит хиджаб и постоянно хохочет. «Ты соври им что-нибудь. Скажи, что от Путина приехала. Я им тут каждый день вру. Вот предстану перед Аллахом, что же я ему скажу? — засмеялась Рожда. — Ну а как иначе-то с ними? Сейчас позвоню там одному товарищу, пусть соберет россиянок для тебя».
— А пусть соберет побольше, — говорю.
— Побольше? Тебе все 300 семей из одной только России подавай? Пошли давай, — махнула мне рукой Рожда.
Пока мы шли до машины, она остановила меня и предупредила: «Надень маску и очки. А еще лучше, не подходи к ним близко. Я, конечно, буду рядом. Только знай, ты можешь и не вернуться. Русские эти ух! Проблем от них! Больше всего!»
Ситуация в лагере и правда неспокойная. В памяти у меня всплыли все новости о зверских убийствах, поджогах и побоях. «Успокойся, ничего здесь такого нет», — сказал мне Муса, и вдруг на капот нашей машины упала женщина в бурке. Ее с силой стащила с капота другая, бросила на землю и стала пинать ногами. К ним подбежала еще одна женщина с ребенком на руках, поставила ребенка на землю, и тоже стала бить лежачую. Муса недовольно засигналил. На помощь пришли Асаиш. Держа в руке автомат, другой оттаскивая побитую, боец Асаиш нам крикнул: «Уезжайте!»
Главная улица — рынок, здесь отовариваются жительницы лагеря. Причем, судя по постам в соцсетях, питаются они неплохо. Деньги им присылают в специальные, разрешенные здесь офисы — рыночные отношения никто не отменял.
Россиянок для меня собрали тоже в магазине. Рожда провела меня сквозь толпу черных бурок и сказала что-то по-арабски. В ответ надо мной зажужжали роем на русском черные бурки:
— В смысле из России сюда приехала?
— Точно от Путина?
— А вы с какого канала?
— Извините, можно к вам обратиться… У меня так зуб болит… Уже неделю.
—– Были у нас уже тут такие!
— Кафир! (по-арабски «неверная». — Примеч. Daily Storm)
— А ты зачем вообще сюда приехала? А ты думаешь, мы тебе вот так поверим, что ли?
Я огляделась. Женщины окружили меня плотным кругом. И тут мне, конечно, ничего не оставалось, кроме как:
— Я хочу помочь вам.
— Да, конечно! Помочь она хочет! Ты приехала сюда, чтобы себе галочку в карьере заработать! У нас тут все на долгие и долгие годы. Я бы дала тебе интервью, не поленилась, но какой от этого толк? — ко мне из магазина у входа зашагала женщина. Представилась Самирой или просто Олей. Потом я нашла инстаграм Самиры — готовое уголовное дело об экстремизме: бородатые мужики с автоматами восхваляют Аллаха. Ее третий муж — большая шишка в ИГИЛ — погиб как раз в Бахозе.
«Да, мы хотим жить по законам шариата, но мы же никого не трогаем! В нашей религии нет такого. Мы должны относиться с уважением ко всем людям. Кафир ты или не кафир, если ты болен, мы должны тебя проведать и помочь всем, чем можем, — растолковывает мне основы ислама жена боевика ИГИЛ Самира, по-русски просто Оля. — Чем им мешает моя шариатская одежда? Из-за этой одежды я плохая мать? А монашки как ходят, вы видели? Не готы эти, не эмо, не наркоманки, а я? От них же больше вреда».
Из маленькой щели в бурке я увидела ее голубые глаза. Она почти срывалась на крик и вошла в круг, в который меня взяли ее «сестры». Неожиданно я вспомнила, что недавно американцы находили в лагере взрывчатку и оружие (операция Inherent Resolved, отчет январь — март за 2020 год). И что вряд ли кто-то проверял женщин, вышедших встречать меня, не предмет наличия оружия или неблагих намерений.
Вспомнив совет Рожды, я соврала:
— Я из администрации президента, я здесь, чтобы помочь вам вернуться домой.
Кто-то сразу же резко развернулся и ушел, другие потеряли интерес. Одна бурка быстро запорхала на своих черных крыльях в мою сторону. Возле нее стайкой закружили светловолосые ребятишки: Фатма и Асия. Их мама с веснушками на переносице безуспешно пыталась их отряхнуть от пыли. «Совсем как нормальная мама», — подумала я и вспомнила, как чуть больше года назад такая мама подорвалась рядом со своими детьми.
«Противен мне берег сирийский»
«Тут не все хотят домой», — сказала мне женщина с веснушками. Странно, что кто-то все-таки предпочитает нести крест жизни в палаточном лагере.
За два года мне довелось бывать и даже пожить со многими беженцами. Прошлогодняя война с Турцией, оккупировавшей город Рас эль-Айн (Сарекание) и Тель Абьяд (Гре Спи), лишила дома сотни тысяч курдов, арабов, ассирийцев, армян. Те, кто побогаче, начали снимать жилье. Другие остались в лагерях, построенных на скорую руку. Первое время беженцам даже было нечего есть. Автономная администрация стала распространять провизию СДС, чтобы хоть как-то помочь людям. Беженцы оставались семьями в школах, в чистом поле. Кто-то, особенно рукастый, склеивал себе палатки.
Лагерь Аль-Холь, разумеется, не «пять звезд», но из всех лагерей северо-восточной Сирии он самый ухоженный и цивильный. В нем даже есть врачи и отделение Красного Полумесяца Курдистана со специалистами из разных стран. Есть интернет и генераторы для электричества. Во многих палатках стоят вентиляторы, а зимой — обогреватели. Самый мощный вентилятор — прорезанные в палатке окошки — с хайтеком Аль-Холя в сравнение не идет. В Аль-Холе же все жительницы жалуются. Нет еды, воды и деревьев, как в России.
— Вот приезжали иностранцы, стали оборудовать какую-то большую территорию. Но нам так только хуже. Если строят, значит, мы тут еще долго будем. Вот Россия обещает депорт, а ведь многие не дожидаются. Сами уезжают.
— Как сами? Дают на лапу администрации лагеря?
— Нет, у них тут такого нет. Это вот люди «со стороны» помогают. Правда, просят много, 15 тысяч долларов, чтобы выбраться отсюда, — сказала тихим голосом веснушка в бурке с белокурой дочкой на руках.
На всех платформах существуют фонды помощи «братьям и сестрам». Наибольшей поддержкой пользуются российские «благотворительные организации». То ли Россия — щедрая душа, то ли сочувствующих россиянкам больше. Ведь и джихадисты, и не очень вырисовывают себе образ красавицы из России. Жен из России особенно ценили в ИГИЛ.
Сейчас у россиянок по два имени — одно из прошлой жизни. Другое имя — арабское. Первое имя арабские свекрови не знают, значит, можно представиться.
— Меня зовут Анастасия. Я тоже училась в Петербурге. Вы не бойтесь, те, кто радикально настроен, и так не захотят с вами разговаривать.
Настя не доучилась. Влюбилась, вышла замуж. Потом они решили, что в России слишком тяжело исповедовать ислам. Насте не разрешали носить бурку в Карачаево-Черкесии. Даже к хиджабу, говорит, относились с опаской. Муж думал несколько месяцев. Предложил уехать и жить с такими же братьями и сестрами по вере.
«Любая женщина, если любит мужа, поедет куда угодно за своим родным-любимым», — уверена Настя.
— Кстати, — говорит Настя и отводит меня в сторонку. — А ты не ездишь по работе в багдадские тюрьмы?
— Нет, — говорю, — пока по работе в багдадскую тюрьму не отправляли.
— А в какие отправляли? — с надеждой смотрит на меня Настя через прорезь черной синтетической ткани.
Вопрос ответственности за то, что совершали в «Исламском государстве», как-то сам собой отпадает. «Он не посвящал меня в свои дела, знаешь, мне не до этого. У меня пятеро детей…» А еще у Насти было три мужа. Первый — из России — погиб в бою с неверными. Второй тоже, а третий в тюрьме.
«Когда мы только приехали, мы жили в огромных домах, со всеми удобствами», — вспоминает Настя. Так, как Насте, везло не всем. Все зависело от мужа. Если муж не отказывался выполнять все задания начальства, был каким-нибудь командиром, то жили припеваючи.
Другие, менее успешные, но благодарные Аллаху за испытания, подсчитывали деньги на продукты. Пачка риса могла стоить 10-15 долларов. Но такова уж кара Аллаха за недостаток веры.
«Хорошо нам было раньше. Как курдам сейчас. Но с бомбежками, конечно. Не оставляли нас в покое», — вспоминает россиянка.
Правда, в лагере осталась привычные для ИГИЛ иерархия и насилие. Даже сквозь тьму бурки некоторые особливо фанатичные видят кафира. Побивают камнями, руками, ногами, поджигают палатки, закалывают всем, чем придется. «Мы боимся только Аллаха! Этих курдов мы не боимся, только Аллаха, — убеждает меня Настя. — Только вы интервью это не показывайте… У меня свекровь увидит и тогда беды не избежать».
— Могут быть проблемы?
— Да неважно… Просто у меня свои убеждения, у нее свои.
Семилетняя Асия спрашивает у мамы, пугливо таращась на меня: «А она нас увезет? Пошли, мама. Когда мы поедем?»
Среди синтетических стенок палаток дети взрослеют быстрее. Растут как на дрожжах, все понимают. В этом мнении сходятся и охрана лагеря, и бывшие жены Халифата. Раньше в ИГ подросших мальчиков лет так десяти уже готовили стать бойцами. Сдавшиеся боевики рассказывали и про подземные тоннели, где дети проходили военную подготовку годами, в них воспитывали силу духа и взращивали гнев. Теперь подготовок нет, зато гнева достаточно.
Россиянка-веснушка, конечно, ни о каких таких принудительных казармах не слышала. В ИГИЛ, по ее рассказам, все было хорошо. Конечно, на многое приходилось закрывать глаза. Но цели себе ставили высокие — сохранять религию. Теперь конечная цель — вернуться домой хотя бы ради детей.
У Насти полно дел: хочет открыть в лагере свой бизнес по производству молочных коктейлей, но времени нет. «Тут женщина и за домом следит, и деньги ищет, и детей учит. Вот был бы, как в России, детский сад. А я бы пошла на работу, как раньше», — мечтает Настя. Пока Россия не забирает Настю с детьми. Обещают, что совсем скоро.
***
По состоянию на январь 2020 года в лагере Аль-Холь проживает 66 101 человек. 15% из них — иностранки с детьми. Около 4000 (300 семей) — граждане РФ. Всего детей до 18 лет в лагере проживает 66%.
В данный момент программа отправки россиянок из ИГИЛ на родину приостановлена из-за коронавируса.
*«Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ) — террористическая организация, запрещена в России.
