18+
В Центре имени Мейерхольда уже год гремит спектакль «Абьюз». Это феминистская пьеса о женщине из литературной семьи, которая судится с мужем за право опеки над дочерью и параллельно осознает, что ее собственный отец — педофил. Основная фишка в том, что все члены большой интеллигентской семьи показаны милыми, жизнелюбивыми людьми, которые с аппетитом пьют, едят, танцуют, веселятся и занимаются сексом, а главная героиня — полусумасшедшей занудой с мешками под глазами, которая сочиняет какой-то бред и всем портит настроение. Именно так обычно и выглядят абьюзивные отношения: все смотрят на жертву и говорят, что она не в себе, ведь те, кого она обвиняет, — самые настоящие симпатяги. В спектакле специально введен гротескный персонаж, мим, клоун, который озвучивает «обывательскую» оценку ситуаций: психотерапия не нужна, феминистки бесятся с жиру и выдумывают какую-то ерунду, надо просто выпить рыбьего жира и не думать ни о чем.
Спектакль представляет собой образец социально чувствительного искусства, бичующего патриархат и призывающего бережнее относиться к слабым и угнетенным. Это уже вторая пьеса Натальи Зайцевой, которая сначала просто работала главой пресс-службы ЦИМа, а потом стала еще и драматургом. Спектакль очень успешный. Зрители провожают актеров стоячей овацией.
Правда, есть одна проблема. «Абьюз» — это история вполне реального человека, поэта и феминистки Ольги Ахметьевой. Изменены разве что имена героев, ну и, конечно, финал. На самом деле Ахметьева выиграла суд, более того, публично рассказала там, кем она считает своего отца. А вот Зайцева в пьесе предпочла свою подругу убить.
Импозантный мужчина, глава семьи — это Иван Ахметьев, известный литератор, издатель неофициальной поэзии. Главная героиня, Марина — сама Ахметьева. Ее дочь в спектакле решили назвать Лерой. Психотерапевт Марат — это друг Ахметьевой, один из немногих, кто поддержал ее во время судебной тяжбы с отцом ребенка. Его действительно зовут Марат. Муж Иван, с которым героиня спектакля судится из-за ребенка, — это не очень удачливый литератор Петр. Ну и так далее.
Ольга действительно считает, что ее отец занимался сексом с ее близкими подругами, когда тем было по 14 лет. Более того, он был самым настоящим домашним тираном и систематически бил жену, унижал дочь и всех женщин в своем окружении. Ахметьева очень живо рассказывает о нравах литературной среды 80-х и 90-х, где богемность, либерализм, образованность дополнялись либертинажем и предельной патриархальностью в том, что касается отношения к женщинам. Женщины порхали вокруг художников, гениев, моральных авторитетов и просто «тонких и талантливых» мужчин, которым каждый день приходилось думать о свободе, красоте и судьбе родины, а потому в быту позволялось делать практически что угодно.
«Я в ситуации с собственным отцом — жертва второго порядка. Непосредственно ко мне мой отец не домогался, но его жертвами были мои близкие подруги, школьницы, которым было тогда по 14 лет. В 90-е все это высмеивалось, классическая ситуация, его покрывала моя мать и все его окружение. Я говорила матери: «Он спит с моей подругой», а она отвечала: «Ему же нравится все красивое», — рассказывает феминистка.
Ахметьеву возмущает, что когда она заговорила о педофилии отца в литературном мире, от нее все отвернулись, и более того — объявили ее сумасшедшей. «Иван Ахметьев остается рукопожатным чуваком и вхож в дом многих известных литераторов», — сокрушается она.
Ольга Ахметьева утверждает, что Зайцева никогда не говорила о том, то пишет пьесу на основе ее биографии. О спектакле она узнала случайно, когда совершенно посторонний человек прислал ей ссылку на описание на сайте ЦИМа с комментарием «Твоя история?».
Ахметьева подчеркивает, что не претендовала на авторство: «У меня нет претензии, что Наташа не позвала меня в соавторы. Я понимаю, что она молодая женщина, которая делает карьеру, зачем ей я, которая сидит в своем Измайлове и занимается с детьми рисованием. Окей, не проблема. Но было бы корректно спросить меня до написания текста, что я об этом думаю. Я могла бы что-то посоветовать, поделиться соображениями, голова-то у меня хорошо работает в том, что касается искусства».
Ахметьева не преувеличивает страданий, которые ей доставил выход спектакля. Во время судебной эпопеи было гораздо хуже. «Но любопытно, что человек этого поколения, Наташиного, для того чтобы получить грант, для того чтобы вписаться в театральную тусовку, для того чтобы не просто работать в ЦИМе, но еще стать режиссеркой, сценаристкой, вот это все — она для этого спокойно берет и переиначивает историю борьбы своих реальных знакомых, меняет знак плюс на знак минус», — недоумевает художница.
«Меня возмущает, что по сути Наташа делает меня снова жертвой. Она делает меня снова виктимной. Это ключевой момент. Я давно прошла через стадию, когда я размышляла о том, какая я бедная-несчастная, и какой у меня злодей-отец, и какой злодей-отец у моей дочери. Я приложила много усилий и благодаря феминизму и искусству выбралась из кошмара», — поделилась со «Штормом» художница.
Между тем театральные деятели советуют Ахметьевой порадоваться тому, что ее история нашла своего зрителя, а она сама стала героиней античной трагедии. Зайцева и вовсе утверждает, что «прототип» разрешил ей использовать материал. Она говорит, что собирала материал для спектакля четыре года назад, что она проинтервьюировала множество людей в психотерапевтических и феминистских группах, где занималась. По словам Зайцевой, она уже тогда задумала спектакль о насилии в семье. По ее словам, ей тогда удалось опросить Ахметьеву и получить согласие на использование материала в спектакле. По ее словам, прототип сердится на нее из-за того, что не был приглашен на репетиции, не участвовал в производстве спектакля.
Вроде бы во всем этом нет большой проблемы. Художественное произведение и есть художественное произведение. Мало ли кто чем вдохновляется. В конце концов, все мы с вами постоянно выводим друг дружку в лицах во всевозможных фельетонах, а также статьях, текстах, постах. Но если учесть, что это именно феминистская пьеса, пьеса, которая работает с темой травмы, указывает на то, что в «женских истериках» нет ничего выдуманного, возникает закономерный вопрос об этике. Как можно рассказывать историю о физическом, психическом и сексуальном насилии за счет, собственно, реального героя этой истории?
Да, у документалистов бывает по-разному. Та же Беата Бубенец, которая берет интервью у пленного под дулами автоматов, вроде бы не рассказывает нам об этике, личных границах, насилии и пользе психотерапии. Случай Зайцевой совсем другой. Она, к примеру, не смогла прочитать текст журналиста The Village о том, как он занимался сексом с резиновой куклой, потому что статья была написана «на языке изнасилования». В тексте автор под псевдонимом рассказывал, как он мастурбирует на фотографии своей бывшей девушки, тоже неназванной. Та возмутилась, что ее жизнь вот таким способом превращают в фикшн. Зайцева была возмущена вместе со всеми. И вот этот же человек примерно так же превращает в художественное произведение абсолютно реальную и довольно тяжелую историю своей знакомой, снабдив ее парой милых штрихов вроде проигрыша по всем фронтам и смерти.
Даже бесконечно этаблированные, находящиеся на самой вершине признания Илья и Эмилия Кабаковы расстраиваются, когда их как-то не так показывают в фильме «Бедные люди». Мол, вовсе мы не одинокие и не потерянные, а наоборот очень популярные и друзей у нас полно! Что уж говорить о человеке, который изначально находится в уязвимой позиции. Ахметьева уверена, что Зайцева подвергла ее своеобразной «ревиктимизации», и считает всю ситуацию ярким проявлением так называемого постфеминизма или, говоря проще, предательства.
