18+
Морозным утром понедельника, 29 октября, у «Ленкома» на Малой Дмитровке, 6 обстановка сложилась достаточно унылая. Милые взгляду москвича железные переносные заборчики с надписью «ОВД ЦАО» выстроились в своеобразный коридор, ведущий от пересечения с Бульварным кольцом прямиком ко входу в театр. На ледяном ветру кутались в поднятые воротники бушлатов скучающие полицейские. В витринах ресторанов отражались включенные мигалки их машин. Вдоль улицы выстроился припаркованный ряд автомобилей с надписью «Ритуальные услуги». У главного входа в «Ленком» разместился катафалк.
Замерзшие журналисты, человек двадцать, переминаясь с ноги на ногу, ждали тех, кто придет отдать дань памяти Николаю Караченцову. Поначалу людей было немного: утро раннее, погода морозная; так что тележурналисты, сбиваясь в стаи, сообща нападали на редких прохожих с гвоздиками в руках и мучили, мучили их, требуя от бедняг теплых слов об усопшем. Тем же, по всей видимости, хотелось поскорее зайти в тепло, проститься с актером и отправиться дальше по своим делам.
Ближе к 11 утра ситуация изменилась: людей стало больше, а журналистов запустили внутрь. Полицейские остались мерзнуть на улице.
Церемония прощания с артистом проходила на его родной сцене: в «Ленком» он пришел играть после окончания театрального училища и был верен этому месту до самой смерти. Сегодня театр как мог ответил взаимностью. На главную сцену водрузили гроб, который еще до старта мероприятия утопал в цветах. На заднем плане — большой портрет Караченцова: он в полном расцвете сил, молодой, улыбающийся, еще не переживший две автокатастрофы, без следов тяжелой болезни. В общем, такой, каким и запомнили его миллионы зрителей. Из колонок негромко льются песни, записанные Караченцовым, Его хрипловатый, вкрадчивый голос, кажется, здесь сейчас уместнее всего.
В зале — аншлаг, как на лучших спектаклях «Ленкома». Пришлось даже поставить дополнительный ряд стульев, но все равно людей было столько, что некоторые стояли в проходах.
Самые «козырные» места в зале тут же заняли странные пожилые женщины интеллигентного вида. Лица их выражали странное сочетание торжественности, скорби и удовольствия от происходящего.
«Степанченко пришел», — восторженно нашептывали друг другу старухи, когда увидели знакомого актера, и тут же принялись фотографировать его и снимать на видео. В ход шли и смартфоны, и фотоаппараты-мыльницы, и даже любительские видеокамеры. Вообще, сфотографировать сцену со стоящим на ней гробом и театральными селебрити считал для себя священным долгом примерно каждый третий из пришедших в этот день в театр.
«Поезд Николая Караченцова отправляется в последний путь», — с наигранным трагизмом проговорил пожилой мужчина с длинными седыми волосами. Себя он снимал на фронтальную камеру дешевого смартфона в истертом чехле.
Тем временем поток людей все увеличивался. Пускали уже не всех: экономить на месте решили за счет журналистов, которым отказывали в аккредитации (!). Ближе к окончанию церемонии это недоразумение удалось решить в пользу свободы слова.
Церемония прощания проходила так, как и должна: в меру торжественно, грустно и быстро. В целом поток людей к гробу с Петровичем (как за глаза называли Караченцова коллеги) не прекращался. Шли разные: молодые и старые, коллеги и друзья, поклонники творчества и случайные прохожие. Среди последних виднелись и городские сумасшедшие, но, по-видимому, чувствуя всю серьезность происходящего, вызывающе себя не вели. Караченцов поистине был народным любимцем, и его любят все россияне — вне зависимости от достатка и положения в обществе.
Со сцены говорили много теплых слов. Выступали коллеги по театральному цеху, родственники, поклонники, просто знакомые. Каждый нашел, что сказать хорошего. Без повторений, конечно, не обошлось. Чаще всего Караченцова называли добрым, свойским, очень простым и отзывчивым человеком. Наверное, это действительно было так. Зачастую речь у микрофона прерывалась аплодисментами одобрения.
Во всем происходящем все же присутствовала некая степень театральности. Вот актер Дмитрий Певцов, стоя у микрофона, картинно отвешивает поясной поклон гробу: «Меня просили поклониться ему», — разъясняет артист. Впрочем, на то он и настоящий актер, что игру от настоящих эмоций уже не отличишь.
А вот слово берет вдова Людмила Поргина. Передает один из последних заветов мужа, адресованный зрителям: мол, не плачьте и не печальтесь, я ухожу в мир куда прекраснее, нежели наш. И опять овации. В общем, чувство спектакля, представления не покидало ни на секунду. Будто вот-вот Караченцов встанет из гроба, поклонится зрителям и это странное представление наконец закончится. Такого, к сожалению, не произошло.
И все это — под непрекращающийся поток людей, несущих к гробу и куцые гвоздики, и огромные богатые букеты, и даже венки высотой в человеческий рост.
Людскими потоками управляли театральные смотрительницы, которых по случаю наделили чрезвычайными полномочиями похоронных распорядителей. С усердием советских вахтерш они суетились у входов, поторапливая идущих.
С важным и чрезмерно взволнованным видом они подзывали людей с цветами к гробу, давали время проститься (я подсчитал — в среднем около четырех секунд), а затем спешно гнали поток поклонников к выходу. Самым удачливым (и пронырливым) из них удавалось остаться в зале, заняв редкие свободные места.
А потом людей с улицы в театр пускать перестали: церемония подходила к завершению, почти все ленкомовские селебрити уже успели сказать хотя бы пару фраз. Микрофон сегодня, кажется, ни минуты не простоял без дела: в него говорили, шептали, плакали, читали стихи и даже пели.
Особенно запомнилась речь Инны Чуриковой: она затеяла большое выступление, которое закончилось достаточно неожиданно: инициативу у микрофона перехватила вдова Караченцова Людмила Поргина. Воспользовавшись случаем, она передала Чуриковой ее портрет в подарок на день рождения. «Приз в студию!» — пошутила вдова. Получилось, если честно, довольно неловко.
Затем с короткой речью выступил директор театра Марк Варшавер. Секунд за сорок он успел обобщить все сказанное за сегодня. Подвел черту. А затем властно и несколько раздраженно взмахнул рукой, и из колонок снова полились песни Караченцова. Так директор театра обозначил конец церемонии. У главного входа в театр с самого утра ждал припаркованный катафалк.
«Дамы и господа, проходите через боковые проходы, не задерживайте вход, нам ехать пора!» — тут же несколько раздраженно выговорил в микрофон похоронный распорядитель. В его голосе слышалась скрытая угроза. «Нам еще ехать надо, вы понимаете?» — уже без микрофона доказывал он какой-то очередной поклоннице актера, которая решила под шумок положить букет под гроб.
Театральные смотрительницы в свою очередь тоже зашикали на людей: «Прощаться идем, прощаться! Не надо садиться на кресло!» — волновались старухи. Зал нехотя пустел.
***
Гроб с Николаем Караченцовым из «Ленкома» вынесли под аплодисменты, и вот в этом действе фальши не чувствовалось ни на йоту. Это были его овации, заслуженные, искренние.
Впереди всей процессии несли портрет Петровича — тот самый, который только что украшал сцену. Затем венки. Самый большой и внушительный — от президента. Его место, само собой, впереди. За ним венки и от других органов власти (причем от всех ее ветвей: законодательной, исполнительной, судебной). Потом уже попроще, от остальных. Чтобы увезти все цветы и прочие почести, понадобилась отдельная машина.
С одной стороны, так и подмывает сказать: «Отмучился». А с другой — понимаешь: «Нет, так нельзя». Караченцов 13 лет не выходил на сцену. За это время забыли бы кого угодно. Караченцова не забыли. О нем спрашивали, его жизнью интересовались, ему сочувствовали. Он оставался великим и подлинно народным актером даже в своей болезни и нетрудоспособности. Ковбой, сыщик, бунтарь-революционер, злокозненный гангстер-мотоциклист, ну и, конечно, трагический путешественник Резанов из мюзикла «Юнона и Авось».
Печальную песню о расставании с Кончитой знает, наверное, каждый в России. Каждую женщину в свое время сводила с ума родинка над верхней губой. Каждый мужчина завидовал работоспособности, жизнелюбию, харизме и какому-то животному магнетизму артиста. Само существование Караченцова на этой планете сообщало нашей жизни какую-то особую ноту, было значимым. И единственное чувство, которое здесь уместно, — благодарность. Благодарность судьбе за то, что он вообще был с нами. Благодарность Николаю Петровичу за то, что он для нас сделал.
